Луны Юпитера - Элис Манро

Каждого мужчину и его образ жизни она принимает с открытой душой. Изучает его язык – в переносном, а то и в прямом смысле. Вначале обычно прячет от знакомых свою влюбленность под маской осторожности или иронии. «На прошлой неделе мне встретился любопытный типаж…» или «Когда я была в гостях, у меня произошел занятный разговор с одним человеком, я тебе не рассказывала?». А потом – дрожь, тайный трепет, виноватая, но решительная улыбка. «Если честно, мне кажется, что я на него запала, вот ужас-то, правда?» Ко времени вашей следующей встречи она уже полностью увязла, сходила к гадалке, в каждую вторую фразу, потупившись, вставляет его имя, причем подпускает сентиментальные нотки, делает трогательно-беспомощное лицо – глаза бы мои не глядели. Далее наступает этап обреченности, мук и сомнений, борьбы за освобождение себя или его от этой напасти – этап общения через автоответчик. Однажды Кей переоделась старухой, нацепила седой парик, драную шубу – и расхаживала на морозе перед домом своей предполагаемой соперницы. Могла вполне логично, остроумно и хладнокровно рассуждать о своей ошибке, делиться нелицеприятными подробностями, которые узнала о своем возлюбленном, а потом начинала отчаянно донимать его звонками. Напивалась, записывалась на глубокий массаж, на акватерапию, на гимнастику.

В принципе, Кей – не исключение. Многие женщины настроены точно так же. Ну, допустим, у нее это проявляется немного чаще, немного откровеннее, чуть менее разумно, чуть более пылко. Ее вера, ее способности к самовоскрешению просто неистощимы. Как и все, я над ней подтруниваю, но вместе с тем и встаю на ее защиту: доказываю, что она, по крайней мере, не обречена жить в терзаниях, с оглядкой, с затяжными обидами, в смутной то подступающей, то уходящей неприкаянности. Если она доверяет, то безоглядно, если страдает, то мучительно – и выходит из всех передряг без видимых повреждений. Кей не опускает руки и не киснет; картина ее жизни не вызывает у меня отторжения. Сейчас она переживает очередной разрыв: с (отлученным от тела) мужем другой женщины с фермы. Зовут его Рой; тоже, кстати, антрополог.

– Это последнее дело – втюриться в субъекта с той же фермы, – говорит Кей. – Хуже некуда. Знаешь его как облупленного.

Я признаюсь ей, что мне тоже сейчас необходимо пережить разрыв с человеком, которого встретила в Австралии; хотелось бы прийти в себя к моменту завершения книги, когда нужно будет подыскивать новую работу, новое жилье.

– Не бери в голову, это не горит, – отвечает она.

Задумываюсь над выражением «пережить разрыв». Оно меня бодрит, освежает, возвращает к повседневности. К тому же оно созвучно сегодняшнему настроению моей подруги. Когда роман еще только на подъеме, она держится загадочно, уклончиво; когда же роман близится к закату и самое болезненное уже позади, Кей оживляется, начинает шутить, говорить без обиняков, анализировать.

– Это не что иное, как желание увидеть себя в отраженном свете, – говорит она. – Любовь к другому всегда оборачивается любовью к себе самой. Ужасная глупость. Мужчины как таковые никому не нужны – нужно лишь то, что можно от них получить: наваждение и самообман. По-моему, об этом сказано в дневниках дочери Виктора Гюго[26] – тебе они не попадались?

– Нет, не попадались.

– Мне тоже, но где-то я про них читала. В том отрывке, который мне запомнился – из того, что я прочла, – меня больше всего поразил такой эпизод: она без памяти влюбилась в одного человека и год за годом бродила по улицам в надежде с ним повстречаться. А повстречалась – и прошла мимо: то ли не узнала его, то ли узнала, но не смогла связать обычного прохожего с тем дорогим ей образом, который хранился у нее в голове. Не смогла – и все тут.

В Ванкувере, в пору нашего знакомства, Икс был совершенно другим человеком. Серьезный магистрант, все еще лютеранин, крепкий, решительный, по мнению некоторых – педант. Жена его, Мэри, инструктор по лечебной физкультуре, слыла более легкомысленной: она увлекалась спортом и танцами. Из них двоих она скорее могла бы навести на мысль об измене. Блондинка с крупными зубами, торчавшими изо рта до самых десен. Однажды на пикнике я наблюдала за ее игрой в бейсбол. В какой-то момент мне пришлось отойти в сторону и укрыться за кустами, чтобы покормить малютку-дочь. Тогда, в возрасте двадцати одного года, я была неприметной кормящей матерью. С виду вся пухлая, розовая, а внутри – темные суждения и отчаянные амбиции. Пристраститься к сексу я еще не успела. Вообще.

Икс последовал за мной и протянул мне бутылку пива.

– Что это ты сюда забилась?

– Ребенка кормлю.

– А прятаться зачем? Никто и внимания не обратит.

– Мой муж с ума сойдет.

– Ага. Ладно, выпей пива. Говорят, для лактации полезно, это правда?

Вот и все, чем запомнилась мне наша с ним первая встреча. Я отметила у него непосредственность в общении, чуть неуклюжую, но явную доброжелательность, а у себя – неожиданное легкое чувство благодарности, которое позже наблюдала и у других женщин, обласканных его вниманием. Не сомневаюсь, что он всех подкупал своим терпением, спокойствием, производил впечатление человека успешного, внимательного, искреннего.

С Деннисом я столкнулась в читальном зале Городской библиотеки Торонто, и он сразу пригласил меня на ужин.

Деннис – друг Икса; в Австралии он как-то заходил к нам в гости. Это высокий, худощавый, неловкий молодой человек с безмятежной улыбкой; впрочем, не такой уж и молодой – лет тридцати пяти; подчеркнуто любезен, разговаривает назидательным тоном.

Встречаюсь я с ним исключительно потому, что надеюсь кое-что вызнать. А вообще, мне странно, что он пригласил на ужин особу не первой молодости, которую до этого видел раз в жизни. Думаю, он хотя бы сообщит, вернулся ли Икс в Канаду. Сам Икс говорил мне, что они, скорее всего, приедут в июле. После этого он планировал за год написать книгу. В течение этого года они, скорее всего, будут жить в провинции Новая Шотландия. А может, в Онтарио.

Тогда, в Австралии, к приходу Денниса я приготовила карри. Меня обрадовало, что у нас будет гость и что мы успеем полюбоваться недолгим закатом над бухтой. Наш дом, как и все соседние, стоял на сваях; с веранды, на которой мы ужинали, открывался вид на овальную чашу бухты, окаймленную домиками в зарослях джакаранды, цезальпинии, красного жасмина, кипарисов и пальм. Листья – словно веера, плети, перья, блюдца: все оттенки яркого, светлого, темного, пыльного, сверкающего зеленого. У воды гнездились цесарки, а вечерами в небо стаями взмывали кукабарры. Чтобы попасть в хозяйственное помещение и развесить белье на крутящейся сушилке, приходилось буквально сползать по крутому земляному склону. Бытовка встречала нас многоярусной паутиной. Особую тревогу внушал нам один маленький паучок, что плетет паутину в форме конуса и при укусе впрыскивает своей жертве яд, от которого не существует противоядия.