Ночь длинных ножей. Борьба за власть партийных элит Третьего рейха. 1932-1934 - Макс Галло

Воскресенье 17 июня

Несмотря на советы Муссолини, сомнения Гитлера только усилились. В пятницу и субботу 15 и 16 июня немецкие газеты полны статей о важности встречи дуче и фюрера. Но Гитлер не находит себе места. Его нервозность видна всем.

Вернувшись в Германию 16-го, Гитлер приезжает в Коричневый дом в Мюнхене, где долго изучает материалы следствия по делу об убийстве Хорста Весселя. Этот штурмовик стал символом нового режима: члены гитлерюгенда поют «Песню о Хорсте Весселе», хотя враги за границей утверждают, что Хорст Вессель был убит не в стычке с коммунистами, как заявляли его товарищи, а после драки с другим сутенером. Но как бы то ни было, вечером в январе 1930 года несколько человек убили Хорста в его доме по адресу Гроссе-Франкфурт-штрассе, 62. Двое из них, Салли Эпштейн, двадцати семи лет, и Ганс Зиглер, тридцати двух лет, были арестованы и переданы следствию. Убийца Хеллер был уже застрелен штурмовиками, а другие подозреваемые бежали. Гитлер доволен результатами следствия. 15 июня был вынесен приговор: Эпштейна и Зиглера приговорили к смерти. Впрочем, он не до конца удовлетворен: газеты не дали должного отпора международному заговору, участники которого хотели представить Хорста Весселя сутенером. Честь режима и СА оказалась замаранной.

Материалы следствия вернули Гитлера к тому, что его тревожило. Когда сообщили, что в ту же самую пятницу 15 июня Андре Франсуа-Понсе уехал из Берлина, чтобы провести две недели в Париже, Гитлер изумился и встревожился: что-то больно рано посол собрался в отпуск. Может быть, этот отъезд подтверждает слухи о заговоре, спровоцированном Франсуа-Понсе, в котором замешаны лидеры СА, генералы Шлейхер, Бредов и французское посольство? Франсуа-Понсе, очень находчивый человек, непременно должен был покинуть Берлин, если его сторонники собирались нанести удар.

Гитлер уделяет сведениям об отъезде посла все больше и больше внимания, поскольку гестапо и СД передают ему все больше и больше донесений своих агентов. Выясняются все новые и новые подробности. В окружении Папена тоже, похоже, готовятся к действиям. Доктор Юнг увеличивает моральное давление на вице-канцлера, надеясь, что он перейдет в оппозицию к режиму. Давит на Папена и Чиршский. Гиммлер и Гейдрих не перестают предупреждать Гитлера о грозящей опасности. Особенно опасным кажется им визит Папена в Марбургский университет, запланированный на субботу 17 июня. Но может ли Гитлер нарушить планы Папена? Разве что только произнести речь самому. Он поедет в Геру и выступит перед партийцами и членами нацистских организаций этого промышленного города – в прошлом оплота социализма, а теперь преданного нацизму.

Это воскресенье в середине июня начинается с важного события в той драме, которая разворачивается в Германии с момента захвата нацистами власти.

Впрочем, в Берлине это праздничный день. На аэродроме Темпльхоф собрались тысячи людей, чтобы посмотреть на грандиозное воздушное действо. Герман Геринг решил подарить столице рейха огромный воздушный шар, но, занятый делами в своем министерстве или желая смягчить недоверие и враждебность СА, передал право руководства церемонией обергруппенфюреру СА Карлу Эрнсту. В сопровождении приветственных криков и звуков фанфар Эрнст нарекает шар именем «Герман Геринг». Потом, забравшись в корзину, он поднимается в небо. Тысячи колышущихся платков и протянутых рук салютуют этому полету, символизирующему единство партийных лидеров и примирение Геринга с СА. Тем не менее Карл Эрнст сохраняет свое положение в списке Гейдриха. Воздушный парад ничего не изменил.

В тот самый момент, когда Карл Эрнст упивается свидетельством своей политической значимости, Франц фон Папен, вице-канцлер рейха, входит в большой амфитеатр Марбургского университета. Этот университет один из старейших в Германии. На фронтоне готического здания, в котором он расположен, указан 1527 год. Атмосфера здесь тихая и спокойная. Университет возвышается над спокойной рекой Лан, ботаническим садом и городом, словно бриллиант, вставленный в драгоценную оправу. История Германии, мистическая, загадочная, могущественная и мрачная, вся записана здесь: в церквях города, его ратуше, в низких тяжелых домах, на рыночной площади и замке, где в 1529 году встретились реформаторы Лютер, Цвингли и Меланхтон при дворе Филиппа Великодушного. Именно здесь, в этом древнем окружении, произнес свою речь католик Папен.

«Зная, что на эту встречу приедут выдающиеся представители интеллектуального мира, – писал позже Папен, – я готовился к ней особенно тщательно. Речь для меня написал Эрнст Юнг. Я полагал, что она даст мне возможность обратиться ко всей нации».

На самом деле Папен готовился не столь тщательно, как ему хотелось верить годы спустя.

Он принялся внимательно читать речь, подготовленную для него Юнгом, только сев в поезд, который шел в Марбург. Прочитав ее, он повернулся к своему секретарю, фон Чиршскому, который по выражению лица Папена понял, что тот испуган. Тем не менее Папен должен был произнести эту речь. В течение предшествующих поездке недель Юнг и Чиршский несколько раз встречались, стараясь, чтобы слова речи как можно точнее передавали их мысли. Необходимо было установить точный прицел и поразить мишень прямо в центр. Юнг много раз переписывал начало речи, понимая всю ее важность – она должна была стать предупреждением для всей Германии. «Мы затратили несколько месяцев на подготовку речи, – пишет Чиршский, – необходимо было найти подходящий момент для ее произнесения, и все должно было быть подготовлено с особым тщанием... Если бы Папен прислушался к нашему мнению, – добавляет секретарь вице-канцлера с ноткой осуждения, – речь была бы произнесена гораздо раньше».

Но Франц фон Папен не отличался особым мужеством. Взгляд его быстрых, пронизывающих глаз говорил об осторожности, которую некоторые безо всяких обиняков называли трусостью. Исключительно честолюбивый, он предпочел правительству Шлейхера правительство Гитлера, однако последние несколько месяцев его обуревали тревога и отчаяние. Штурмовики СА Эрнста Рема могли ввергнуть Германию в состояние анархии, совершив большевистскую революцию, а это означало бы конец касты аристократов и юнкеров, к которой, как хотелось думать фон Папену, он принадлежал. Часто разговаривая после совещания кабинета министров с Гитлером, он предупреждал его о том, какую угрозу представляет СА для режима и Германии. Но его предупреждения выражались в форме намеков и иносказаний, и Гитлеру всегда удавалось развеять страхи своего вице-канцлера. В этом месте Папен повторяет слова, которые он сказал промышленным магнатам Рура: «Всякий раз Гитлер высмеивал притязания лидеров коричневорубашечников и относился к ним как к пустяковым помехам».

Однако от недели к неделе ситуация ухудшалась. «В течение июня, – добавляет Папен, – я пришел к заключению, что необходимо восстановить равновесие. Гитлер пропускал мимо ушей мои высказывания на совещаниях кабинета, мои аргументы и прямые требования. Тогда я решил публично обратиться к совести Гитлера».

Франц фон Папен не мог уже больше откладывать – его сотрудники настаивали, чтобы он начал действовать. «Нам с трудом удалось заставить его произнести эту речь», – скажет позже Чиршский. Они вырвали у Папена обещание произнести речь в Марбурге, во время церемонии, на которую его пригласил университет. По пути туда, в поезде, вице-канцлер с тревогой посмотрел на Чиршского. Потом он взял карандаш и начал методично «вычеркивать отдельные замечания, которые казались ему слишком резкими». Чиршский тут же вмешался: «Герр фон Папен, что вы делаете?» Вице-канцлер отнял карандаш от бумаги. Двое мужчин были одни в купе. За окнами проплывали холмы, покрытые лесом, – скоро они будут в Марбурге. Папен посмотрел на Чиршского, как бы спрашивая его: «Неужели ты не видишь, что я делаю?» На мгновение между ними возникло отчуждение. Потом Чиршский сообщил Папену, что полный текст речи уже передан иностранным корреспондентам и что разразится грандиозный скандал, если они заметят большие расхождения в текстах обеих речей. Франц фон Папен был реалистом. Он убрал свой карандаш. Отступать было некуда – надо было извлечь все возможное из навязанной ему храбрости.