Эврика - Эдгар Аллан По

Почти целых три года я был болен, беден, жил вне людского общества; и это таким-то образом, как с мучением я вижу теперь, я дал повод моим врагам клеветать на меня келейно, без моего ведения об этом, то есть безнаказанно. Хотя многое могло (и, как я теперь вижу, должно было) быть сказано в мое осуждение во время моей отъединенности, те немногие, однако же, которые, зная меня хорошо, были неизменно моими друзьями, не позволили, чтобы что-нибудь из этого достигло моих ушей, — кроме одного случая, такого свойства, что я мог воззвать к суду для восстановления справедливости.

Я ответил на обвинение сполна в печатном органе — начав потом преследование журнала Mirror, Зеркало (где появилась эта клевета), получил приговор в мою пользу и нагромоздил такое количество пеней, что на время совсем прекратил этот журнал. И вы спрашиваете меня, почему люди так дурно судят обо мне — почему у меня есть враги. Если ваше знание моего характера и моего жизненного поприща не дает вам ответа на вопрос, по крайней мере, мне не надлежит внушать ответ. Да будет довольно сказать, что у меня была смелость остаться бедным, дабы я мог сохранить мою независимость; что, несмотря на это, в литературе, до известной степени и в других отношениях, я «имел успех» — что я был критиком — без оговорок, честным, и несомненно, во многих случаях, суровым — что я единообразно нападал — когда я нападал вообще — на тех, которые стояли наиболее высоко во власти и влиянии, и что — в литературе ли, или в обществе — я редко воздерживался от выражения, прямо или косвенно, полного презрения, которое внушают мне притязания невежества, наглости, и глупости. И вы, зная все это, — вы спрашиваете меня, почему у меня есть враги. О, у меня есть сто друзей на каждого отдельного врага, но никогда не приходило вам в голову, что вы не живете среди моих друзей?

Если бы вы читали мои критические статьи вообще, вы бы увидели, почему все те, кого вы знаете наилучше, знают меня наименьше, и суть мои враги. Не помните ли вы, с каким глубоким вздохом я сказал вам… «Тяжело мое сердце, потому что я вижу, что ваши друзья не мои»?..

Но жестокая фраза в вашем письме не ранила бы, не могла бы так глубоко меня ранить, если бы душа моя была сперва сделана сильной теми уверениями в вашей любви, о которых так безумно — так напрасно — и я чувствую теперь, так притязательно — я умолял. Что наши души суть одно — каждая строчка, которую вы когда-нибудь написали, это утверждает, — но наши сердца не бьются в согласии.

То, что разные люди в вашем присутствии объявили, что у меня нет чести, взывает неудержимо к одному инстинкту моей природы — к инстинкту, который, я чувствую, есть честь, предоставить бесчестным говорить, что они могут, и запрещает мне, при таких обстоятельствах, оскорблять вас моей любовью…

Простите меня, любимая и единственно любимая Елена, если есть горечь в моем тоне. По отношению к вам в душе моей нет места ни для какого другого чувства, кроме поклонения. Я только Судьбу виню. Это моя собственная несчастная природа…

[Подписи нет]

ЭДГАР ПО К ЕЛЕНЕ УИТМАН

[Без даты]

Милая — милая Елена, — я никуда не приглушен, но очень нездоровится — настолько, что должен, если возможно, отправиться домой, — но если вы скажете: «Останьтесь», — я попытаюсь и сделаю так. Если вы не можете меня видеть — напишите мне одно слово, чтобы сказать, что вы любите меня, и что при всяких обстоятельствах вы будете моей.

Вспомните, что этих желанных слов вы никогда еще не сказали, — и, несмотря на это, я не упрекал вас. Если вы можете меня увидать, хотя бы на несколько мгновений, сделайте так; если же нет — напишите, или пошлите какую-нибудь весточку, которая обрадует меня.

[Подписи нет]

ЭДГАР ПО К ЕЛЕНЕ УИТМАН

Ноября 14-го, 1848

Моя милая — милая Елена, — такая добрая, такая правдивая, такая великодушная — так невзволнованная всем тем, что взволновало бы любого, кто менее, чем ангел; возлюбленная моего сердца, моего воображения, моего разума — жизнь моей жизни — душа моей души, — милая — о, милая, милая Елена, как отблагодарить, как когда-нибудь отблагодарю я вас!

Я тих и спокоен, и если бы не странная тень подходящего зла, которое привидением встает во мне, я был бы счастлив. То, что я не верховно счастлив, даже когда я чувствую вашу милую любовь в моем сердце, пугает меня. Что может это значить?

Быть может, однако, это лишь необходимая опрокинутость после таких страшных возбуждений.

Сейчас пять часов и лодка только что пристала к набережной. Я уеду с поездом, который в 7 часов уходит из Нью-Йорка в Фордхем. Я пишу это, чтобы показать вам, что я не посмел нарушить обещание, данное вам. А теперь, дорогая, милая — милая Елена, будьте верны мне…

[Подписи нет]

ЭДГАР ПО К ЕЛЕНЕ УИТМАН

[Без даты]

Не очень хорошо понимая почему, я вообразил себе, что вы честолюбивы…. Это тогда только тогда, как я думал о вас, — я с ликованием стал размышлять о том, что я чувствовал, я мог бы свершить в Литературе и в Литературном влиянии — на самом широком и благородном поле человеческого честолюбия… Когда я увидал вас, однако, — когда я коснулся вашей нежной руки — когда я услышал ваш мягкий голос и понял, как дурно я истолковывал вашу женскую природу, — эти торжествующие видения нежно растаяли в солнечном свете неизреченной любви, и я предоставил моему воображению, блуждая, идти с вами и с немногими, которые любят нас обоих, к берегам какой-нибудь тихой реки в какую-нибудь ласковую долину нашего края.

Там, не слишком далеко, отделенные от мира, мы осуществляли вкус, непроверяемый никакими условностями, но с полным подчинением природному искусству, в созидании для нас самих коттеджа, мимо которого ни одно человеческое существо не могло бы никогда пройти без возгласа дивования на его странную, зачарованную и непостижимую, хотя самую простую, красоту. О, нужные и пышные, но не часто редкие цветы, в которых мы наполовину схоронили его! Величие магнолий и тюльпанных деревьев, которые стояли, охраняя его, — роскошный бархат его лужайки — отсвечивающее сиянье речки, бегущей у самых дверей, — полная вкуса, но спокойная уютность там внутри — музыка — книги — непоказные картины, и превыше всего любовь — любовь, что пролила на все свое неувядающее сияние!… Увы! теперь все это сон.

[Подписи нет]

ЭДГАР ПО К ЕЛЕНЕ УИТМАН

22 ноября, 1848

Я написал вам вчера, нежная Елена, но, боясь опоздать на почту, не успел сказать вам несколько вещей, о которых сказать хотел. Я боюсь, кроме того, что письмо мое должно было показаться холодным, — быть может, даже жестким или своекорыстным, — потому что я говорил почти всецело о моих собственных печалях. Простите меня, моя Елена, если не во имя любви, которую я питаю к вам, по крайней мере, во имя скорбей, которые я претерпел, — больше, думаю я, чем обычно их выпадало на долю человека. Как сильно были они отягощены моим сознаньем, что в слишком многих случаях они возникли из-за моей собственной преступной слабости или детского безумия! Моя единственная надежда теперь на вас, Елена. Будете ли вы мне верны или покинете меня, я буду жить или умру…