Самый лучший комсомолец. Том седьмой - Павел Смолин

— Да!

Зашли.

— Хороший кабинет, — похвалил я актуальную обитель Василия Петровича.

Квадратура увеличилась раза в два, прибавилось шкафов, на подоконнике — горшки с геранью, на стене — благодарственное письмо за подписью товарища Фурцевой. У стены же нашелся прикрытый для сохранности тряпочкой кинопроектор и сложенный белый экран на подставке.

— Не жалуюсь, — улыбнулся он. — Про Тарковского поговорить хотел.

— Про Тарковского поговорить я всегда рад! — хохотнул я, усаживаясь напротив. — «Солярис»?

— Снимает «Солярис», — кивнул функционер. — Тебе словами объяснить или посмотришь? — кивнул на проектор.

— Посмотрим, — решил я.

Василий Петрович подошел к шкафу, достал оттуда бобину…

— Помогу! — вызвался и пошел раскладывать экран.

— Угу, — одобрил он и «расчехлил» проектор, подкатив его к противоположной стене.

Вилочка тем временем задернула портьеры.

Функционер заправил пленку:

— Сцена планировалась, в зеркально-стеклянных декорациях. Семьдесят тысяч рублей на них угрохали.

— Солидно, — оценил я.

Не помню такой сцены в оригинальном фильме.

— Перерасход? Давайте покрою, — предложил я.

— Нет перерасхода, — покачал головой Василий Петрович. — Но сцена — замечательная, а он ее вырезать хочет.

Проектор затарахтел, и Василий Петрович кратко объяснил, что происходит на экране — я же типа не в курсе. Когда сцена закончилась, я подытожил:

— Жесть красиво получилось. Причины вырезания?

— Андрей Арсеньевич у нас противник «слишком красивого» в кино, — саркастично ухмыльнулся Василий Петрович.

— Надавлю оставить — обидится, — вздохнул я.

— Обидится, — подтвердил он.

— Феллини совковый, — приложил я культового кинодела. — Кино ж блин на три четверти визуал, что это вообще за придирка такая — «слишком красиво»?

Василий Петрович пожал плечами.

— Значит так, — выкатил я решение. — В кинопрокат пусть идет как Тарковский хочет. Мне, пожалуйста, копию вот с этой сценой в Хрущевск пришлите. Я до поры до времени на полочке подержу, а потом покажу по телеку, так сказать, «полную версию».

Она же пойдет на видеокассеты, когда технологию освоим.

— Обидится, — заметил Василий Петрович.

— Предварительно согласую по принципу «не нравится — отключим газ», — пожал я плечами. — Пряник тоже будет — я ему за отсутствие обиды денег на следующую высокохудожественную поделку дам. И на следующую, и на следующую. Если захочет ремесленником поработать — тоже добро пожаловать, работы непочатый край, а моих любимых Григория Николаевича Данелии и Владимира Валентиновича Меньшова сверхэксплуатации подвергать плохо. Пусть хоть три фильма в год клепает, благо награды приносят. Комедии не потянет — «низкий» жанр же, фу такое снимать, но какой-нибудь средней руки детектив, если над душой постоять, снимет. Он же невозвращенец потенциальный, причем титулованный и типа значимый. Настоящая идеологическая, блин, бомба — нам такого не надо. Если после карт-бланша на высокохудожественные высказывания все равно сбежит, мне будет чем перекрывать, с конкретными цифрами: столько-то миллионов на Андрея Арсеньевича ушло, а он не ценит. На Западе разочек денег на киношку подкинут, чисто ради приличий, оно неминуемо провалится, потому что такое нахрен никому кроме эстетов и сектантов от кинематографа не нужно, и больше не дадут — смысл?

— Хорошо, сделаю, — кивнул Василий Петрович.

— Спасибо, что рассказали, Василий Петрович. Я это ценю, — протянул я руку функционеру.

— Мы же здесь ради культуры, — пожав, улыбнулся он. — Сцена замечательная, мне за нее обидно.

— Обидно, — согласился я. — Гении порой, извините, себе в портки сами гадят. С этим ничего не поделаешь, придется нам стирать.

Под смех функционера мы вышли из кабинета и покинули Министерство культуры.

— К Носову? — спросила Виталина.

— К Носову, — подтвердил я.

Глава 20

В квартире Носовых было интересно: за долгую жизнь Николаю Николаевичу успели надарить много всякого, и он не отказал нам в небольшой экскурсии. С нами по квартире бродил его восьмилетний (но скоро девять!) внук Игорь, оказавшийся поклонником «Гриши Добрина» — до других произведений пока не дорос, но все впереди. По завершении экскурсии мы осели в столовой, и Татьяна Федоровна — жена Носова — принялась угощать нас булочками с повидлом собственного, очень вкусного, изготовления.

— Для детей сочинять — лучшая работа, — рассказывал Николай Николаевич. — Но знаний много требует, и не только литературных. Меня вот кое-кто в занудстве обвиняет, — улыбнулся, как бы показав, что этих «кое-кого» прощает. — Но а как по-другому? Пишешь про пчеловодство — будь добр пасеку посетить, с пчеловодами поговорить. Детям врать нельзя — они ложь лучше взрослых чувствуют, фальши не терпят.

— Я с вами согласен, — прожевав булку, кивнул я. — Очень вкусно, Татьяна Федоровна.

— Кушай на здоровье, — улыбнулась она.

— Не поэтому ли ты из детской литературы с концами ушел? — подозрительно прищурился на меня Носов. — Ленишься?

— Так про лиса сказка, — отмазался я.

— Учит сопереживать воришкам, — приложил он меня.

— Рассчитана на подростковую аудиторию, — парировал я. — Которая на классике выросла — ваших рассказах и условном «Тимуре и его команде», поэтому обладает уже сформированными моральными нормами. И там лис, который ведет себя как ему природой положено.

— «Каролина» вообще ни в какие ворота, — продолжил ругаться Носов. — Страшно, даже меня пробрало, что уж про детей говорить?

— Потому что одинокий ребенок — это и есть страшно, — не смутился я. — У нас в стране много людей туда-сюда по экономическим причинам переезжает, детям на новом месте прижиться сложно, и они могут влиться в дурные компании. «Каролина» — о том, что так делать не надо. Ну и может кто-то взрослый прочитает и задумается о том, что ребенку нужно внимание уделять и направлять его созидательные порывы.

— Смотри как изворачивается, — обратился к жене Николай Николаевич.

— Ты, Сережа, на Колю не обижайся, — проигнорировав мужа, улыбнулась она мне. — Характер у него такой — нудит и нудит. Он твои передачи все время смотрит, гордится — вот, мол, не зря рекомендацию в Союз писал.

— И в мыслях обижаться не было, — с улыбкой покачал я головой. — Николай Николаевич отца миллионам детей заменил, как на такого человека обижаться?

— Это как так? — заинтересовался Носов.

— Колька, — пожал я плечами. — Типаж «маленького взрослого». Разберем на примере «Бенгальских огней». Вот идут они в лес, Колька со взрослой решимостью себе быстро ёлку выбирает, а Мишка — настоящий ребенок — капризничает и время тянет. Стемнело, заблудились, Мишка винит объективную реальность — «Я ведь не виноват, что так рано наступил вечер». Колька ворчит в ответ, объясняя читателю неправоту Мишки: «А сколько ты ёлку выбирал? А сколько дома возился?». Потом Мишке опасности чудятся, а Коля по-взрослому, с точки зрения реализма, эти опасности критикует. Дальше — кульминация в виде падения с обрыва. Колька злится: «Горе мне с тобой!». Мишка чисто по-детски на это буркает «Можешь не пропадать!». Кажется — всё, уйдет Колька, но он же «маленький взрослый», поэтому относится к происходящему с пониманием: да, Мишка не прав, но что с ребенка взять? «Вместе приехали, вместе и вернуться должны» — в этой фразе заключена взрослая непререкаемость, унылая детерминированность взрослого мира, взрослая обреченность на правоту. Ребенок набил шишек, осознал, стал лучше, можно сажать его на ёлку и везти домой. В итоге читатели хотят быть как Коля — взрослыми и рассудительными, а не как Мишка — импульсивными, не думающими о последствиях, шалопаями. Колька — это вы, Николай Николаевич, коллективный отец и модель поведения. Вот вы меня ругаете, а я Колькой во плоти стать пытаюсь, вливаю в уши детей и ровесников знания о том, как работает объективная реальность. И, извините, по «занудству» я вам сто очков вперед дам — если бы песенок не сочинял, под молотки международные не попадал, «Политинформацию» бы мимо ушей пропускали, потому что материал неинтересный. А так — очень даже впитывается.

— Я тоже маленький взрослый! — разрядил атмосферу Игорь.

— Ну конечно! — умилился Николай Николаевич. — Ты у нас очень прилежный.

— Не ругай Сережу, деда, — заступился тот за меня. — Его капиталисты убить хотят, враги наши, значит он правильно все делает.

Какой хороший малыш.

— Да никто его не ругает! — поспешил заверить его Носов. — Я же Сережке в Союз писателей вступить помог, имею право одергивать, чтобы не зазнавался.

— Я к вам в гости пришел «Незнайку на луне» обсудить, — поделился я с Игорем «секретом». — Мультфильм будем рисовать.

— Деда, соглашайся — у Сережи хорошие мультики получаются, — без нужды попросил дедушку пацан.

— А я уже давно согласился, — улыбнулся внуку Носов и переключился на меня. — Сценарий прочитал — отличный, даже менять ничего не буду. Показывай эскизы.

— Сейчас, — поднявшись из-за стола, сходил в прихожую и достал из Виталининой сумочки папку с рисунками.

Вернувшись, вручил их Николаю Николаевичу.

— Генрих Оскарович? — поднял он взгляд от Незнайки.

— В его стиле, — кивнул