Мне лучше - Давид Фонкинос

– …

– Так как же?

– Что ж, очень хорошо. Наш сеанс подошел к концу.

– Уже?

– Да.

– И что вы на это скажете?

– Сеанс окончен.

– И… и… мне можно вставать?

– Да-да, вставайте.

– Все равно… спасибо, доктор. Спасибо за все… Как же, черт возьми, хорошо выговориться…

– …

– Вы великолепны.

Моя последняя реплика удивила его. Видно, не часто ему делали комплименты. Он хотел, чтобы мы сразу условились насчет следующего сеанса, но я соврал, что не взял с собой ежедневник. Он сделал вид, что поверил этой смехотворной отговорке. А мне просто-напросто не хотелось тут же брать и записываться на повторный прием. Я одним духом выплеснул то, что копил в себе долгие месяцы, хорошего понемножку. И потом, он сказал самое важное: нужно распутать клубок. Без всяких раздумий я понял, что начать надо с главного: с родителей.

Интенсивность боли: 1

Настроение: боевое

Тот ужин с кускусом был только разминкой. Старики и бровью не повели, узрев меня на пороге. Как будто не сомневались: раз уж за мной завелись странности, они еще дадут о себе знать. Отец откровенно покосился на мать: вот видишь, мол, я же тебе говорил. Ибо у нас нагрянуть без предупреждения означало грубейшим образом попрать семейные устои. Никто никогда этого не делал. Хочешь повидаться – изволь сначала предупредить. Желательно загодя: родные родными, но всему свое время.

Обычно я не расставался с галстуком. А тут заявился посреди недели, в разгар рабочего дня, весь какой-то расхлябанный – ни костюма тебе, ни вообще чего-либо общего с привычным имиджем.

– А, это ты, – произнесла мать.

– Да, я.

– Ну что, спине-то получше? – тут же подал голос отец.

Весьма неожиданный заход. Значит, отец таки в состоянии удержать в памяти нечто, касающееся моей особы. Правда, запоминались ему все больше мои неудачи. Впрочем, он всегда умел сбить меня с толку, миролюбиво поинтересоваться, как у меня дела, когда мне становилось невмоготу слушать его рассказы о самом себе. Он, как никто, чувствовал, когда собеседник накаляется до опасного предела. С подобного рода людьми невозможно разругаться. Редко, но встречаются такие зануды, способные ювелирно отмеривать дозу своей доставучести[19]. Они топчутся у самой грани вашего терпения, но никогда не переходят ее. У отца мастерски получалось выдергивать из меня уже заискривший запал, сводя на нет любую ссору. Иными словами, он никогда не давал мне дойти до развязки.

– Да… да, получше, спасибо.

– Вот и славно.

– Я избил до полусмерти одного своего сослуживца, и с тех пор мне действительно стало получше.

– …

– Но за это меня поперли с работы.

Мать так и рухнула – к счастью, позади подвернулся стул.

– Нет, это черт знает что, так огорошить мать прямо с порога! Посмотри, она чуть дышит! – взвился отец.

– Скажи пожалуйста, тебя волнует, что чувствуют люди! Это что-то новенькое.

– Что ты несешь?

– Что слышишь! Ты вечно думаешь только о себе. На других тебе плевать. Плевать, что они думают, что чувствуют. Главное для тебя – это ты, ты, ты сам, твоя драгоценная персона!

– Перестань! – взмолилась мать.

Ни слова не говоря, отец посмотрел на меня в упор. Я не мог понять, что выражал этот взгляд: то ли жестокую обиду, то ли молчаливое одобрение тому, что я впервые рассвирепел. Мне померещилось, что в глазах у него зажглась искорка радости. Глубоко-глубоко – на самом донышке… Возможно, я просто неверно истолковал это выражение, которого прежде за ним не замечал, но я чуть не пошел на попятный. К счастью, он спохватился.

– Ты что, сдурел? Что мы тебе сделали?

– Что вы мне сделали? И ты еще спрашиваешь? Да ты посмотри на себя, если можешь! Что ты мне сделал… что ты мне сделал… да ничего… вот именно, что ничего… раз ты даже не в состоянии понять…

– Да о чем ты, в конце-то концов? Я понимаю одно: ты рехнулся!

– Я о том, что ты вечно меня унижаешь. Хоть бы раз в жизни за что-нибудь меня похвалил. Хоть бы раз! Ты просто на это не способен.

– …

– Ну? Попробуй для интереса! Скажи мне что-нибудь хорошее.

– …

– Давай!

– …

– Мне нравится твоя стрижка, – наконец выдавил он.

Я забегал по кухне, повторяя скороговоркой: “Моя стрижка… моя стрижка…” По всему телу разливалась необыкновенная сила. Вот сейчас, сейчас я выплесну все, что меня угнетало, и спина скажет мне спасибо. Нарезав несколько кругов, я остановился перед матерью. Теперь ее очередь.

– От тебя тоже слова не дождешься! Не мать, а черствая корка!

– Довольно! – рявкнул отец. – Родители ему не угодили! Так убирайся к черту! Думаешь, ты у нас подарочек? Куда там! Но мы с матерью скандалов тебе не устраивали.

– Я не устраиваю скандал. Я говорю о том, что наболело. Вы не любите меня. Особенно ты, отец. Так лучше скажи это прямо и честно. По крайней мере, все будет ясно.

– …

– Ну же, смелей!

– Нет… это неправда… я не могу так сказать… – насилу выговорил отец.

– Папа любит тебя… – сказала мама, поднимаясь со стула. – Тебе сейчас приходится туго. У тебя болит спина, у тебя неприятности на работе… Но не думай, что во всем этом виноваты мы с отцом.

– Нечего мне зубы заговаривать. Вечно ты сглаживаешь углы. Но сегодня этот номер не пройдет…

На этот раз в отцовском амплуа амортизатора выступила мама. Но я не попадусь, нет, только не сегодня, главное – продержаться, не раскиснуть раньше времени, я не рехнулся, не озверел, они не любят меня, твердил я себе, не любят, иначе я не стал бы нападать на них. Старики стояли как побитые и смотрели на меня без всякой злобы. Похоже, их больно задело то, что я тут наговорил. Выходит, я же и виноват. Вот в чем подлость: годами сдерживаешься, молчишь, а когда взорвешься, так ты же, выходит, и виноват. Да я уже готов был извиняться. Но тут отец ринулся в атаку:

– Нет, это ты посмотри на себя! Думаешь, легко быть отцом такого сына, как ты? Ты говоришь, тебя все время унижают, но ты сам вечно ходишь с трагической миной. У тебя на лице написано, что ты – жертва. Меня не удивляет, что у тебя разболелась спина. Это вполне в твоем духе – скрючиться от боли… да еще и упиваться ею! Это ж предлог, чтоб тебя пожалели, а тебе только того и надо!