Мне лучше - Давид Фонкинос

Под конец в трубке послышался голос моего начальника. Внушительным тоном (как на важных совещаниях с японцами) Одибер просил меня перезвонить: “Мне нужно сказать вам нечто важное…” И даже добавил: “Это весьма срочно”. Любопытно, что же это такое важное. Однако, при всей “срочности”, перезванивать в воскресенье вечером неудобно. Это правило вежливости меня вполне устраивало: говорить с Одибером было как-то неохота. Да и кто он мне теперь! Что бы там у них на фирме ни творилось, что бы он ни хотел мне сказать, чем бы ни обернулась моя драка – все это меня больше не касалось. Мне просто хотелось немного поспать. Легко сказать! Я никогда не пробовал считать овец, и сама мысль вести учет ходячим мешкам с шерстью, чтобы поскорее заснуть, казалась сущей нелепицей[21]. Но теперь попытался – и вот воображаемые овцы, одна другой потешней, заскакали через меня. Да и я тоже хорош – лежу и наблюдаю, как они резвятся. Меня разобрал смех. Спать расхотелось вовсе, но, по крайней мере, почти не болела спина. Овцы отвлекли меня. Не зря, значит, старался.

Интенсивность боли: 1

Настроение: совершенно растительное

Давно я так сладко не спал. Похоже, новая манера от всего отстраняться пошла мне во благо. Лучшее успокоительное средство – это забыть о злобе дня. Современная жизнь и сон – вещи несовместимые. Мы разучились отключаться. Вот и я без конца смотрел новости; первым узнавал о каждом покушении, политическом заявлении, спортивном достижении. Помимо своей собственной жизни, я жил жизнью миллионов других людей; было от чего измотаться. Но все это позади. Пусть весь мир рухнет в тартарары, я и глазом не моргну. Я снова взглянул на часы: почти десять. Ну и ну. Когда я в последний раз позволял себе так заспаться? Укороченный на несколько часов день стал мне еще милее.

Тут я заметил под дверью записку. Не спеша поднялся, подошел и взял ее. И сразу узнал каракули Эдуара[22]. Он предлагал мне вместе пообедать. И мелко-мелко, в самом низу приписал: “Заодно и обсудим…” Засим следовало длинное, до конца строки многоточие. Тайный сговор – ага! Вчера он хотел что-то предложить для моей спины, но случая поговорить наедине не представилось. Ладно, подумаю потом. Не хочется строить планы прямо с утра. И вообще я провел с Сильви и Эдуаром все воскресенье; неплохо бы и отдохнуть от дружеских объятий. Я валялся и лениво следил за холостым бегом минут. Как вдруг на пороге появилась Сильви – точно все это время подстерегала под дверью:

– Проснулся наконец?

– Да, только что.

– Я сварила кофе. Принести тебе?

– Нет, что ты. Я сейчас встану и приду на кухню…

После таких слов любой нормальный хозяин освобождает помещение. Я же, кажется, ясно сказал… Однако Сильви продолжала торчать на пороге. Стояла и смотрела на меня в упор, не говоря ни слова, так что пришлось добавить: “Иди-иди, я сейчас приду”. Но она пропустила мои слова мимо ушей и шагнула ко мне, как загипнотизированная. Словно повинуясь какому-то импульсу. Села на кровать, по-прежнему глядя мне прямо в глаза. Меня озадачило выражение ее лица. Никогда такой ее не видел. Ни улыбки, ни тревоги – застывшая маска. Зато руки пришли в движение. Точнее, правая рука. Легонько, самыми кончиками пальцев она принялась поглаживать одеяло. Ощупывать мою ногу… ну, я не знаю… Я замер. Я не понимал, чего она хочет. Вернее, понимал, но сам себе не признавался. Впрочем, сомнений уже не оставалось: рука Сильви подобралась к моему бедру. Пальцы елозили вверх-вниз по моей ноге, с каждым разом все ближе подбираясь к паху. Я было отодвинулся, но ласки стали только настойчивее.

И вот Сильви ринулась на меня с поцелуем, выставив вперед губы, как таран. Что не помешало ей прошептать пару жарких словечек – не рискну их повторять. Точно скрытая нимфоманка, годами сдерживавшая похоть, наконец дала себе волю.

– Ты что, спятила?

– Не могу больше. Я так давно тебя хочу.

– Нет-нет! Это невозможно! А как же Эдуар?

– Плевать на Эдуара! Он который месяц ко мне не притрагивается!

Я уткнулся в стенку и уж не знал, как отразить ее напор. Места для маневров было с гулькин нос. Уворачивался, как мог. До Сильви словно не доходило, что ее желание, мягко говоря, не встречает взаимности. И дело не только в желании. Ведь это же подлость. Эдуар – мой друг, а с женами друзей спать не годится. Вероятно, это и есть определение дружбы: быть другом кому-либо значит не спать с его женой. Словом, нет – и точка. А все-таки, подумал я мимоходом, Эдуар-то наврал. У меня еще звучали в ушах его хвастливые речи: как долго они с Сильви остаются пылкими любовниками. Не иначе как нашли способ не приесться друг другу. Я тогда позавидовал ему и почувствовал себя виноватым за то, что мы с Элизой давно уж не испытываем безумной страсти. Я терзался не оттого, что желал других женщин, а оттого, что меньше желал свою. Что может быть трагичнее, чем идти рука об руку, разделять друг с другом все радости жизни (детей, счастливые воспоминания, минуты нежности) и в то же время постепенно утрачивать телесное влечение. Мне казалось, что жизнь устроена несправедливо, и рассказы Эдуара заставляли еще острее переживать наше эротическое увядание.

Теперь я узнал, что это было вранье. Ибо я не сомневался, что Сильви говорит правду: тело не лжет. Убеждать, что тебе живется лучше других, недостойно друга. Хотя я понимал, что, прежде всего, Эдуар обманывал самого себя. Наверное, находил утешение в том, чтобы расписывать мне свою якобы бурную жизнь. Меж тем как все эти мысли теснились у меня в голове, Сильви не оставляла попыток сломить мое сопротивление.

– Да прекрати же, я не хочу, – твердил я.

– Раньше ты говорил по-другому! Только об этом и мечтал!

– Это было двадцать лет назад…

– Ну вот, я тебе даю то, что ты так хотел… наконец-то…

– …

И не поспоришь – так оно и было. Во времена наших первых встреч с Сильви я постоянно бредил ею. Взрослая, свободная девушка – мечта любого желторотого юнца. Но, как я уже говорил, эти фантазии улетучились с появлением Эдуара. Лучшее средство излечиться от страсти – это узнать, что твоя возлюбленная вышла замуж за дантиста. От такой новости желание тотчас делает кульбит и превращается в свою противоположность. И вот теперь Сильви пыталась раскочегарить давнишнее пламя и что есть силы дула на погасшие угли. Чтобы не обидеть ее, я ссылался на мораль. Все твердил: “А как же Эдуар?” И Сильви, точно протрезвев или застыдившись, резко выпрямилась. Видимо, больше всего ей хотелось повернуться и уйти. Но она все же сумела пробормотать: