Пять жизней. Нерассказанные истории женщин, убитых Джеком-потрошителем - Хэлли Рубенхолд

боялась, что они заставят ее отказаться от алкоголя. Хотя отношения между ними разладились, Энни было сложно полностью порвать все связи с семьей. Мириам пишет: «иногда она приходила к нам домой… мы давали ей одежду и всячески пытались уговорить ее вернуться, ибо теперь она была обычной нищенкой».

Очевидно, Смиты сильно переживали, что жизнь Энни сложилась таким образом, и давали ей немного денег, когда она просила. А в лице своего младшего брата Фонтейна Энни нашла не только финансовую поддержку. В своих довольно спутанных показаниях на дознании коронера тот сообщил, что встречался с Энни дважды: в первый раз на Коммерческой улице и второй – в Вестминстере (о второй встрече они, видимо, договорились заранее). На одном из допросов Фонтейн заявил, что одолжил Энни два шиллинга, на другом – что отдал ей эти деньги безвозмездно. В газетах не упоминается о том, что брат Энни тоже был алкоголиком. Однако, несмотря на свою пагубную привычку, он некоторое время занимал должность управляющего типографским складом. В действительности Фонтейн наверняка виделся с сестрой чаще, но не желал, чтобы об этом знали родственники и общественность. Будучи таким же, как и сестра, любителем спиртного, он мог относиться к Энни с большей симпатией и даже иногда угощать ее рюмочкой-другой. Брат и сестра не стали бы упрекать друг друга за слабость, но непьющие родственники наверняка не давали Фонтейну прохода. Пять пенсов, которые Энни якобы получила от «родных» 7 сентября 1888 года, скорее всего, дали ей не сестры, по-прежнему жившие в Найтсбридже, а Фонтейн: он жил по соседству, в Клеркенвелле, напротив госпиталя Святого Варфоломея.

К 1888 году у Энни завязались постоянные отношения с Эдвардом Стэнли, «краснолицым» сорокапятилетним «мужчиной почтенной наружности», работавшим на местной пивоварне[147]. Тед, или Пенсионер, как его часто называли, утверждал, что знал Энни уже два года, но сошлись они только летом 1888 года и жили вместе от случая к случаю. К тому времени Энни стала завсегдатаем ночлежки «Кроссингемс» по адресу Дорсет-стрит, 35 – там они со Стэнли проводили выходные. По словам Тимоти Донована, смотрителя ночлежки, по субботам Энни ждала Стэнли на углу Брашфилд-стрит, а затем они шли в паб. Стэнли обычно оставался с Энни до утра понедельника и в это время делал все, что требовалось от мужчины Викторианской эпохи: оплачивал все их совместные расходы, в том числе ночлег для Энни вплоть до утра вторника. В ночлежке Энни и Пенсионера считали парой. Стэнли даже недвусмысленно дал понять Тиму Доновану, что не намерен делить Энни ни с кем, и, будучи человеком ревнивым, попросил Донована приглядывать за ней, чтобы она не связалась с кем-то еще. Любопытно, что в тот же период, когда Энни была в отношениях с Пенсионером, она купила несколько медных колец и носила их на левой руке. Стэнли утверждал, что колец было два: «обручальное и помолвочное», «с замысловатой резьбой»[148]. Хотя Стэнли не дарил ей эти кольца, Энни, видимо, желала произвести впечатление респектабельной замужней женщины.

По меркам девятнадцатого века Энни считалась «безнравственной» и «падшей» женщиной, но она не была проституткой. Девятнадцатого июля 1887 года, примерно за год до убийства Полли Николс, комиссар Чарльз Уоррен издал приказ, который гласил: «Полицейские не должны называть женщину проституткой, коль скоро та сама не описывает так свой род занятий или ее виновность не признана в суде». Далее в приказе говорилось, что даже если констебль полиции «уверен, что она [женщина] такой является», не следует «предполагать, что женщина зарабатывает проституцией» в отсутствие свидетелей и доказательств[149]. Как и в истории с Полли Николс, убедительных доказательств того, что Энни Чэпмен была проституткой и причисляла себя к этой профессии, не существует. Вопреки романтической легенде о жертвах Джека-потрошителя, она никогда не «бродила по улицам» в платье с глубоким вырезом и с нарумяненными щеками, бросая зазывные взгляды на мужчин под светом газовых фонарей. Она никогда не работала в борделе; не было у нее и сутенера. Нигде не зафиксировано, что ее арестовывали за аморальное поведение или выносили ей предупреждение по этому поводу. В ходе «опросов женщин, принадлежащих к тому же классу… в местных пабах» полицейским не удалось найти ни одной свидетельницы, которая сумела бы подтвердить, что Энни торговала собой[150]. Местных проституток в Уайтчепеле хорошо знали – не только товарки по профессии, но и полиция, соседи, хозяева пабов. В бедных кварталах, где проституция не считалась зазорным занятием, друзья, родственники и «коллеги» открыто говорили о том, что женщина – проститутка, если так было на самом деле.

Поскольку полицейские по-прежнему придерживались версии, что убийства в Уайтчепеле совершила банда вымогателей или убийца проституток, действовавший в одиночку (первоначально подозревали Джона Пайзера по кличке Кожаный Фартук[151]), жертв необходимо было связать с секс-торговлей. Судя по всему, проигнорировав приказ Чарльза Уоррена от 19 июля, сотрудники подразделения H Службы столичной полиции попросту написали «проститутка» в графе «род занятий» в документах Энни. Как и в деле Полли Николс, они начали расследование, уже будучи уверенными в том, что Энни – проститутка и по-другому быть не может; эта позиция в дальнейшем повлияла на весь ход расследования, методику проведения допросов свидетелей и отношение коронера к делу.

В газетах тоже не стали копать глубже. Поскольку убийство было совершено в период, когда полным ходом шло дознание по делу Полли Николс, пресса ухватилась за возможность связать два преступления. Похожие убийства, совершенные с разницей менее чем в две недели, вызвали у газетчиков настоящий ажиотаж. Количество журналистов в Уайтчепеле увеличилось в разы. Репортажи об убийствах хорошо продавались, и редакторы пытались выжать из истории все соки. Газетчики стремились передать ощущение «моральной паники»; брали интервью, описывали место происшествия, выдвигали собственные гипотезы и подробно излагали дознание коронера по делу. В результате после убийства Энни Чэпмен остался ворох противоречивых материалов, которых куда больше, чем по делу Полли Николс. Газеты захлестнула волна непоследовательных свидетельств, записанных с чьих-то слов, неточно расшифрованных заметок и показаний, измененных в угоду направленности того или иного издания. При этом официальные протоколы дознания и большая часть полицейских документов были утеряны, как и в деле Полли Николс: отсутствует львиная доля материалов по делу. Почти все выводы о жизни Энни Чэпмен в Уайтчепеле сделаны на основе домыслов газетчиков, сваливших в одну кучу все противоречивые «факты».

Свидетельские показания Амелии Палмер, Тима Донована и ночного администратора «Кроссингемс» Джона Эванса, который, кажется, был наиболее осведомлен об Энни и ее передвижениях, в разных газетах приведены совершенно по-разному. Если сравнить два отчета о показаниях одного и того же свидетеля из разных газет, окажется, что один и тот же человек говорит взаимоисключающие вещи. Так, в заметке от 9 сентября