Пять жизней. Нерассказанные истории женщин, убитых Джеком-потрошителем - Хэлли Рубенхолд

и криминала, большие и маленькие, существовали по всему городу. Даже если жизнь в материнском доме казалась Энни невыносимой, ей не нужно было уезжать так далеко: на улицах напротив Найтсбриджских казарм сдавали койки по четыре пенса в день и комнаты по пять шиллингов в неделю. Даже если бы Энни решила никогда больше не видеться с семьей, она могла бы перебраться в бедные кварталы соседних районов – Челси, Фулхэма или Бэттерси; в центр Лондона – Мэрилебон, Холборн, Паддингтон, Сент-Джайлс, даже в Клеркенвелл или Вестминстер; или к югу от Темзы – в Ламбет, Саутуарк или Бермондси. Энни провела всю жизнь в Найтсбридже и Вест-Энде: ради чего она переселилась в совершенно незнакомый район города, если только она не переехала туда, следуя за кем-то?

В конце девятнадцатого века район Ноттинг-Хилл, раскинувшийся прямо напротив Гайд-парка и дальше к западу, считался кварталом бедноты: здесь находилось самое дешевое жилье для рабочего класса. На «карте бедности» Чарльза Бута многие улицы Ноттинг-Хилла отмечены черным цветом. Авторы социальных исследований отмечают, что здесь царила «безнадежная деградация». В Ноттинг-Хилле обитала беднейшая прослойка рабочего класса: окна комнат были занавешены «грязными шторами», а дети ходили в «прохудившейся одежде»[130]. Район находился близко к Найтсбриджу, который Энни хорошо знала, но достаточно далеко от места, где жили ее родные. Скорее всего, она обосновалась именно в Ноттинг-Хилле. Там она могла бы спокойно жить, забирать еженедельное пособие на почте, снимать комнату и продолжать предаваться своей пагубной привычке. Пьяницы легко сходятся с новыми собутыльниками, и Энни наверняка быстро нашла себе друзей в местных пивнушках и пабах. В одном из заведений она, видимо, и познакомилась с мужчиной, которого все называли Джек Сиви, или Джек-Решето[131]. Прозвище он получил из-за своей профессии, так как занимался изготовлением проволочных и железных решет. О нем практически ничего не известно, кроме того, что он жил в Ноттинг-Хилле. Вероятно, Джек и Энни сошлись на почве обоюдной любви к спиртным напиткам.

Трудно вообразить, насколько глубокое отчаяние испытывала Энни, согласившись на разлуку с мужем и детьми, а после разорвав все отношения с матерью и сестрами. Энни принадлежала к религиозной семье и всю жизнь стремилась к степенности. Свое падение она, должно быть, считала непростительным. В глазах викторианского общества она потерпела полный крах: показала свою неспособность быть матерью, поддерживать порядок в доме и заботиться об окружающих. Она не могла позаботиться даже о себе. К пьющей женщине в Викторианскую эпоху относились почти как к прокаженной, ведь она позволила «своей самой грубой и омерзительной склонности подняться на поверхность», «поддалась животным инстинктам и… ведет себя так, будто лишена признаков пола»[132]. Вместе с тем общественное порицание ничуть не исправляло ситуацию: даже осознавая свой позор, пьяницы продолжали пить, чтобы «утопить свой стыд» на дне бутылки. В викторианском обществе алкоголичек приравнивали к падшим женщинам. Женщина, потерявшая дом и мужа вследствие моральной слабости, заслуживала не меньшего порицания, чем та, что нарушила супружескую верность. «Пьяная, бесчинствующая» женщина, которая покрывает себя публичным позором, не следит за внешним видом, не имеет приличного дома, мужа или родственников, которые могли бы контролировать ее поведение, ничем не лучше проститутки: эти женщины находятся на одной ступени морального разложения. Грань между ними стирается: они обе отвергнуты обществом. Оставшись одна, Энни, как и Полли Николс, оказалась в опасной ситуации и вынуждена была искать партнера-мужчину, хотя по закону все еще состояла в браке. Неизвестно, хотела ли она связывать свою жизнь с другим мужчиной или нет, но обстоятельства заставили ее совершить поступок, который общество расценивало как супружескую измену. Впрочем, это уже не имело никакого значения, поскольку по меркам Викторианской эпохи Энни считалась полностью безнравственной женщиной.

Видимо, Энни оказалась в Уайтчепеле именно из-за Джека Сиви, который отправился туда искать работу в 1884 году. И как только она попала в этот злачный район, все, что оставалось от прежней Энни – дочери гвардейца, жены частного кучера, матери двоих детей, женщины, чинно прогуливавшейся по Мэйферу и Гайд-парку, девушки в золотых сережках, гордо взиравшей со свадебного портрета, – безвозвратно исчезло, навсегда затерявшись на улицах Западного Лондона. В Уайтчепеле Энни знали как жену Сиви, Энни Сиви или миссис Сиви. Иногда ее называли «темной Энни»[133] – из-за ее волнистых темно-каштановых волос, в которых теперь появились седые пряди. Энни не говорила о прошлом, и даже новые друзья – в том числе добрая и верная Амелия Палмер, жена бывшего портового рабочего, – знали о ней крайне мало. Когда Энни спрашивали, есть ли у нее дети, она пыталась обратить всё в шутку: говорила, что ее сын нездоров и находится «в больнице», а дочь «сбежала с бродячим цирком» или «живет за границей, во Франции». Одна Амелия знала правду: Энни разошлась с мужем, который остался в Виндзоре; у нее были мать и сестры, но отношения с ними «не сложились». Вместе с тем Амелия отмечала, что ее подруга оставалась «весьма респектабельной женщиной», от которой она «никогда не слышала бранных слов». Амелия описывала Энни как «простую», «очень умную и трудолюбивую женщину», когда та была трезва[134].

Амелия Палмер вспоминала, что они познакомились, когда Энни и Джек Сиви жили в Уайтчепеле на Дорсет-стрит. В 1890-е годы Дорсет-стрит прозвали «худшей улицей в Лондоне», хотя дурная слава закрепилась за ней намного раньше: Дорсет-стрит была настоящей клоакой, царством отчаяния и деградации. Еще в 1880-е годы на этой улице располагались самые грязные и дешевые ночлежки и «меблированные комнаты». Журналисты и общественные реформаторы, которым доводилось бывать на Дорсет-стрит, отмечали, что там процветает преступность. Даже Чарльз Бут, который побывал, наверное, во всех самых злачных уголках Лондона, с ужасом описывал увиденное на Дорсет-стрит: «Это худшая улица, которую мне довелось видеть: воры, проститутки, хулиганы и сплошь вульгарные ночлежки». Наблюдения Бута подтверждал и сопровождавший его инспектор местной полиции. «По его мнению, – писал Бут, – это самая нищая, запущенная и порочная улица во всем Лондоне; сточная канава, в которую сливают все самое грязное и убогое». Далее Бут отмечал, что даже Ноттинг-Хилл и Ноттинг-Дейл (беднейшие кварталы Лондона) «лучше этой улицы»: «Жители Ноттинг-Дейла… очень бедны, праздны и все время перемещаются с места на место; эти несчастные бродяги могут месяц прожить в Дейле, затем по кругу обойти лондонские общежития однодневного пребывания и снова вернуться в Дейл». Но Дорсет-стрит, подчеркивал Бут, отличалась: «…сколько ни вороши это болото, грязь здесь всегда оседает в одном и том же месте»[135].

Когда Энни и ее «новый муж» поселились в Уайтчепеле, большинство домов на Дорсет-стрит принадлежали двум домовладельцам: Джону Маккарти и Уильяму Кроссингему. Безжалостные, беспринципные дельцы выжимали все соки из своих обшарпанных ночлежек, погрязших в пороках. Согласно учетным книгам, «мистер и миссис Сиви» жили в нескольких ночлежках