История любви в истории Франции. Том 4. От великого Конде до Короля-Солнце - Ги Бретон

* * *

Миньон не стал задерживаться в Марселе. Полный ненависти к Мадам, которую считал виновницей своего заточения, он перебрался в Рим и вновь стал слать письмо за письмом герцогу Орлеанскому. От друзей он получал подробнейшие известия обо всем, что происходило при дворе, и в руках его снова оказались ниточки, при помощи которых он управлял надушенной марионеткой, имевшей титул Месье.

— Последний вошел однажды, в кабинет Людовика XIV со злым огоньком в глазах и с мрачным; выражением лица..

Я только что узнал, — сказал он, — что вы готовитесь послать, мою жену в Англию. Мне известно, о чем вы тайно совещались, но я пришел спросить вас, почему мне ничего об этом не спадали. Значит, меня считают нескромным или неспособным? Потому что меня не собираются приглашать в гости к Карлу II. Вы сделали из меня посмешище, и этого оскорбления я никогда не прощу. Если вы повелитель королевства, то я повелитель моей жены, и я запрещаю ей ехать в Англию.

С этими словами Месье, повернувшись на каблуках, направился к выходу, а Людовик XIV в смятении смотрел ему вслед. Он был ошеломлен, подавлен. Кто же мог выдать тайну? Только четверым был известен «английский проект»: Лувуа, Тюренну, Лионну и Мадам. Король счел виновной Мадам…

Он приказал послать за ней.

— Сестра, мы меня предали, — сказал он. — Брат мой знает секрет, а это значит, что мой секрет гуляет в ваших покоях.

Генриетта поклялась, что никому не доверяла тайну, поэтому проговориться никто не мог.

Король, весьма заинтригованный, призвал к себе Месье, дабы выяснить эту загадку. Желая задобрить брата, он рассказал ему, что с Англией вскоре будет заключен договор. Месье, польщенный этой фальшивой откровенностью, признался тогда, «что узнал новость о путешествии Мадам от шевалье де Лоррена».

— Кто же ему рассказал? — спросил король.

— Мадам де Коакен.

Людовик XIV понял все. Этой обворожительной молодой особе, бывшей некогда любовницей шевалье де Лоррена, удалось пробудить безумную страсть в старом сердце маршала де Тюренна. Великий полководец совершенно потерял голову от любви: не было никаких сомнений, что именно он выдал тайну. Зная, что Мадам собирается взять с собой свиту из хорошеньких придворных дам, и желая угодить своей любезной, он рассказал о путешествии и прибавил, что добьется ее включения в эскорт…

[62]

Король, призвав к себе Тюренна, обратился к нему напрямик и без подготовки.

«— Признайтесь мне как своему исповеднику. Вы говорили кому-нибудь о моих намерениях относительно Голландии и о путешествии Мадам в Англию?

— Как, сир, — произнес, запинаясь, Тюренн, — неужели о секрете Вашего величества стало известно?

— Это не имеет значения, — продолжал настаивать король, — вы об этом кому-нибудь говорили?

— Разумеется, я не проронил ни слова о ваших намерениях относительно Голландии, — ответил Тюренн. — Я скажу Вашему величеству всю правду. Мадам Коакен опасалась, что ее не возьмут в свиту, и я обещал оказать ей содействие. А чтобы она подготовилась заранее, я упомянул о намерении Мадам повидаться со своим братом королем. Но больше я ничего не говорил и прошу прощения у Вашего величества за допущенную мной оплошность.

Король, засмеявшись, спросил:

— Так вы, значит, влюблены в мадам де Коакен?

— Нет, сир, — отвечал Тюренн, — вовсе нет, но она принадлежит к числу моих близких друзей.

— Хорошо, — сказал король, — что сделано, то сделано. Но больше ничего ей не рассказывайте. Если же вы ее любите, то мне придется огорчить вас: она влюблена в шевалье де Лоррена, обо всем его уведомляет, а тот из Рима оповещает моего брата…

Смущенный Тюренн еще раз попросил прощения и удалился, пристыжено понурив голову.

Король же несколько успокоился, поскольку дипломатические его переговоры оставались тайной для всех, и приказал готовиться к поездке во Фландрию.

28 апреля 1670 года двор со свитой в три тысячи человек выехал из Сен-Жермена. Месье, подстрекаемый Гизом, продолжал дуться. Он принял твердое решение не пускать жену в Англию, раз его самого не допускали к переговорам; а во время путешествия всячески старался уколоть Мадам. Однажды ей нездоровилось, и он объявил:

Даниель де Коснак приводит этот диалог в своих Мемуарах.

— Мне было предсказано несколько жен, и я в это верю. Мадам в таком состоянии, что, судя по всему, долго не проживет, и ей было предсказано, что она скоро умрет…

Эти слова не остались незамеченными, и через некоторое время придворным пришлось о них вспомнить.

В Куртре Генриетта получила официальное приглашение от своего брата. Карл II по чистой случайности предпринял прогулку к берегам Ла-Манша и передал, что будет счастлив повидаться с сестрой в Дувре.

Месье сделал попытку удержать жену при себе. В дело вмешался сам король:

— Мадам поедет в Англию. Такова моя воля. И Генриетта отправилась в Дюнкерк, тогда как Филипп Орлеанский заперся в своей комнате, чтобы привести в порядок расстроенные нервы.

Морская прогулка оказалась чудесной, и все путешественницы были в восторге. В свите Мадам находилась восхитительная двадцатилетняя блондинка, которую звали Луиза де Керуаль, — ей предстояло сыграть весьма существенную роль в переговорах. Сам король выбрал ее, зная влюбчивую натуру Карла II. «Он полагал, — говорит Маколей, — что для Лондона не найти лучшего посла, чем красивая, распутная и хитрая француженка».

Генриетта провела в Англии две недели. 1 июня был подписан Дуврский договор, скрепивший союз Франции и Великобритании против Голландии.

Это была большая дипломатическая победа. Мадам, гордясь делом рук своих, возвратилась в Сен-Жермен 18 июня, осыпаемая похвалами и покрытая славой. В постели брата она оставила молодую Луизу де Керуаль, которую англичане станут называть миледи Карвел на свой манер, но не менее эффективно, продолжала укреплять англо-французскую дружбу…

* * *

После подписания Дуврского договора у Месье открылись глаза. Обнаружив, что его опять провели, и ревнуя к Генриетте, которой доверили важное государственное дело, он написал горькое письмо шевалье де Лоррену.

Тот понял, что ему никогда не вернуться в Сен-Жермен, если его ненавистница еще более усилит свое влияние при дворе. Тогда он раздобыл итальянский яд, неизвестный во Франции, и отправил его с верным человеком в Сен-Клу. 30 июня Мадам стало плохо, и в тот же день она умерла…

Об обстоятельствах этой странной кончины поведал Боссюэ. Однако величественной неопределенности «Надгробной проповеди» я предпочитаю прозаическое изложение свидетелей происшедшего. Вот как мадам де Лафайет описывает начало болезни, которая свела в могилу Генриетту Английскую: «Покинув Буафран, принцесса приехала к мадам де Мекельбур. Пока они разговаривали, мадам де Гамаш принесла подслащенной воды, которую Мадам незадолго до того попросила; ее камеристка, мадам де Гурдон, подала ей чашку. Она выпила и едва успела поставить чашку на блюдце, как, схватившись рукой за бок, произнесла голосом, выражавшим глубокую муку: „О, как мне больно! Я этого не вынесу!“