История любви в истории Франции. Том 4. От великого Конде до Короля-Солнце - Ги Бретон

— Мои рога так велики, что я не пройду через боковые двери!

Наконец гроб был опущен в землю: на могильном камне было выбито имя мадам де Монтеспан.

Новость об этом вскоре достигла Версаля и не доставила большого удовольствия фаворитке…

Поскольку смешные претензии г-на де Монтеспана едва не всполошили все королевство, Людовик XIV решил придать своим любовницам официальный статус, дабы продемонстрировать величественную непринужденность и пренебрежение ко всякого рода моралистам. Итак, в начале 1669 года он поместил Луизу и Франсуазу в смежных покоях в Сен-Жермене…

Сверх того, он потребовал, чтобы обе женщины, поддерживали видимость дружеских отношений. Отныне все видели, как они играют в карты, обедают за одним столом и прогуливаются рука об руку по парку, оживленно и любезно беседуя.

Король же безмолвно ждал, как отреагирует на это двор. И вскоре появились куплеты, весьма непочтительные по отношению к фавориткам, но сдержанные в том, что касалось короля. Людовик XIV понял, что партию можно считать выигранной. Каждый вечер он со спокойной душой отправлялся к своим возлюбленным и находил в этом все большее удовольствие.

«Тогда это называли „визитом к дамам“, — говорит мадемуазель де Монпансье: — Сначала король входил в комнату Луизы и в соответствии с настроением либо укладывался в постель вместе с ней, либо следовал дальше к Франсуазе.

Разумеется, предпочтение почти всегда отдавалось мадам де Монтеспан. Та не скрывала своего восторга. Ей очень нравилось «обращение» короля, и она, конечно же, нуждалась в особо бережном отношении после грубых выходок мужа. Людовик XIV ласкал ее со знанием дела, поскольку читал, Амбруаза Паре, который утверждал, что «не должно сеятелю вторгаться в поле человеческой плоти с наскоку.

Зато после этого можно было действовать с отвагой мужа и короля.

Такой подход не мог не принести плодов. В конце марта 1669 года мадам де Монтеспан произвела на свет восхитительную девочку.

Зная, что г-н де Монтеспан имеет полное право забрать ребенка, король стал тут же подыскивать надежную и скромную воспитательницу. Франсуаза подсказала ему кандидатуру, идеально соответствующую требованиям. Эту даму звали Франсуаза д'Обинье: она жила одна после смерти своего мужа, знаменитого поэта Скаррона[60]…

Вдове намекнули, и она согласилась. Ребенок был немедленно передан в ее руки, и она тут же сняла дом с садом в пригороде Сен-Жермен, дабы взращивать там королевское дитя вдали от любопытных взглядов, в компании лишь нескольких слуг, но крики новорожденной все-таки дошли до ушей прохожих, и, как говорит Лафон д'Оссон, «в Париже стали поговаривать, что мадам Скаррон затворилась здесь либо от великого раскаяния, либо для великого предприятия».

К ней стали являться с неожиданными визитами и «заметили, что она краснеет. Тогда она решилась на необычную меру: „чтобы не заливаться краской, приказала отворять себе кровь“.

Но это ни к чему не привело. «В самом деле, — объясняет Лафон д'Оссон с полной серьезностью, — причиной внезапных волнений была чувствительность ее натуры, а не излишнее изобилие крови в венах. Изнемогая от слабости, она заполняла кровью целые лохани, но все равно краснела до ушей, стоило кому-нибудь застать ее врасплох или взглянуть вопросительно».

Короче говоря, скоро все поняли, чем занимается мадам Скаррон, и лишь королева по-прежнему не подозревала, что в мире существуют, помимо монсеньера дофина, и другие принцы.

В то время как мадам Скаррон успешно исполняла роль кормилицы без молока, в Сен-Жермен-ан-Ле продолжалась совместная жизнь обеих фавориток, которую несколько омрачал лишь злобный характер Франсуазы. «Маркиза де Монтеспан, — пишет мадам де Кайлюс, — злоупотребляла своим преимуществом, стараясь превратить мадемуазель де Лавальер в камеристку: Она небес превознося ловкость соперницы, она утверждала, что может вверить себя лишь в эти руки. Мадемуазель де Лавальер принималась за дело с рвением горничной, вся жизнь которой зависит от расположения хозяйки.

Сколько же унижений и насмешек пришлось ей вынести, пока она оставалась при дворе, можно сказать, в свите новой фаворитки».

Король, который все больше и больше привязывался к пылкой маркизе, также проявлял жестокость к бедной Луизе: «Когда он возвращался с охоты, — рассказывает аббат де Шуази, — то снимал сапоги, менял одежду и пудрился у мадемуазель де Лавальер: затем, даже не поговорив с ней, переходил в апартаменты мадам де Монтеспан, где оставался на весь вечер». Если верить принцессе Пфальцской, то порой он позволял себе совсем некрасивые вещи: «Мадам де Монтеспан смеялась в глаза над мадемуазель де Лавальер, относилась к ней очень плохо и склоняла к тому же короля. Его холодностъ и ирония доходили до оскорблений. Проходя через комнату Лавальер к Монтеспан и подстрекаемый последней, он брал свою собачку, прелестного спаниеля по кличке Малис, и бросал его герцогине со словами:

«Вот вам компания, мадам, на сегодняшний вечер! С вас и этого достаточно».

Для бедняжки и без того было тяжким испытанием видеть, что он появляется в ее комнате, лишь проходя в другую.

Мадам де Монтеспан была так обласкана королем, что 31 марта 1570 года родила второго ребенка — будущего герцога Мэнского. На сей раз ребенок появился за свет в Сен-Жермене, «в дамских покоях», и мадам Скаррон, которую король недолюбливал, не посмела прийти туда. Но за нее все сделал Лозен. Он взял ребенка, завернул в собственный плащ, быстро прошел через покои королевы, пребывавшей в неведении, пересек парк и подошел к решетке, где ждала карета воспитательницы. Через два часа мальчик уже находился вместе со своей сестрой.

* * *

Освободившись от забот, связанных с отцовством, Людовик XIV решил предпринять путешествие во Фландрию и взять с собой многочисленную свиту. По этому случаю было построено огромное сооружение на колесах, которое больше походило на передвижной гарем, нежели на карету, потому что он устроился там, в обществе королевы, мадемуазель де Лавальер и мадам де Монтеспан…

Сидя между этих двух женщин, Мария-Терезия напоминала человека, проглотившего аршин. Однако, будучи особой чрезвычайно воспитанной, она «стойко переносила боль» и время от времени любезно заговаривала со своими соперницами.

Но в Ландреси одно комичное происшествие привело ее в сильнейшее раздражение: река вышла из берегов, и двору пришлось остановиться на ночлег в хижине бедного крестьянина, где была только одна кровать. Слуги быстро застелили пол соломой и одеялами.

— Как? — воскликнула королева. — Мы ляжем здесь все вместе?

— Что тут такого? — ответил король. Затем он спокойно разделся, оставшись в ночной рубашке и колпаке.