Все умерли, и я завела собаку - Эмили Дин

И я решила просто сказать ей, что чувствую.

– Я хочу, чтобы ты знала… Я очень тебя люблю. Ты делаешь меня лучше – ты всех делаешь лучше. Я так рада, что у меня есть такая сестра, как ты. Ты – весь мой мир, Рэйч. Ты всегда была всем моим миром.

Рэйч посмотрела на меня и сжала мою руку.

В палату заглянула сестра.

– Как мы себя чувствуем? – спросила она, и момент нашей возвышенной близости угас, как пламя свечи, которое мерцает на ветру и слабеет на глазах.

Я вернулась в комнату для посетителей. Положила голову на мамины колени. Мама молча смотрела перед собой и гладила меня по волосам, словно мы снова стали матерью и ребенком. Легче было избрать для себя эти роли, чем оставаться напуганными взрослыми.

– Она справится. Я знаю, она справится, – твердо сказала мама таким тоном, словно не допускала никакого другого исхода.

Часы показали два ночи. Я вышла, чтобы сквозь стекло посмотреть на Рэйч. Сестра спала, рядом сидел Адам. У всех нас были собственные отношения с Рэйч, и мы уважали это. Поэтому я не стала нарушать его близость.

Подошла медсестра.

– Я все понимаю, но не считайте, что не можете поехать домой и немного поспать, – сказала она. – Вы должны думать о себе.

– Но что, если… – я не смогла закончить фразу.

– Если будут какие-то перемены, мы сразу вас вызовем. Мы следим за ней каждую минуту.

Мы собрали наши вещи. Я смотрела на сумочку Рэйч и ее леопардовый жакет, висевший на спинке стула. Мне показалось, что она просто сбросила его с плеч и сейчас вернется в комнату, полная сил, энергии и забавных историй.

– Чудеса случаются постоянно, – упрямо твердила мама, когда мы ехали домой.

Я неохотно кивнула. Мне хотелось, чтобы она поняла, что грядет. Я чувствовала себя беспомощным зрителем триллера, которому хочется крикнуть герою, чтобы тот бежал из дома в темный лес, потому что в подвале его поджидает нечто более страшное. «Готовься!» – мысленно кричала я. Будь мудрой, взрослой женщиной. Хранительницей неприятных истин. И тогда я смогу быть испуганным ребенком. Неожиданно я в полной мере ощутила отсутствие Рэйч. Наш мир просто не работал без нее.

21 января

– Как мы себя чувствуем? – спросил врач, просунув голову в комнату для посетителей.

На нем был сиреневый больничный костюм с закатанными рукавами, на шее висел бейджик. В нем чувствовался авторитет, но очень дружеский – как будто директор школы, на время забыв о своем положении, заглянул на школьный праздник. Прежде чем перейти к серьезному разговору, он пошутил насчет качества кофе в больничном автомате. А потом заверил, что они делают все, что в их силах, чтобы Рэйч не испытывала боли.

– Спасибо за все, что делаете для нее, – сказала я. – Все здесь так добры… Так добры… Я чувствую себя словно в коконе…

– Рад слышать… Забавно, люди всегда говорят о том, что нужно жить моментом, но редко это делают. – Он улыбнулся. – Думаю, это единственное место на свете, где такое происходит каждый день.

Он был прав. Здесь никто не говорил о будущем, даже о завтрашнем дне. Люди говорили исключительно в настоящем времени. «Мы стараемся», «мы следим». Доктор осторожно закрыл за собой дверь, и воцарилась тишина. Здесь не говорили о том, что случилось вчера, что может случиться завтра. Эта комната была оазисом вечного «сегодня».

Я надела пластиковый фартук с перчатками и вошла в палату Рэйч. Сестры сказали, что, кажется, она хотела увидеть священника, – они поняли это по жестам.

– Думаю, она действительно этого хочет, – кивнула я, вспомнив, какое облегчение Рэйч испытала от дружеского, неформального общения с больничным капелланом после известия о диагнозе.

Через полчаса пришел пожилой священник. Он сразу перешел к делу.

– В выходные столько работы, – сказал он, вешая на шею шелковый шарф.

Когда священник мрачно и ритуально начал читать длинные пассажи из Библии, мне стало плохо. Архаичный язык и мрачная формальность были здесь неуместны. Я пригласила не того человека.

– Простите меня, но нам нужна не религия, – я хотела выразиться максимально дипломатично. – Нам нужно нечто более легкое. Более духовное и личное…

Тяжелый символизм и мрачная неотвратимость нарушили наше семейное бдение.

Мы с мамой встревоженно переглянулись. Она скорчила гримаску, как всегда, когда видела на сцене страшно не подходящего для роли актера.

– Ну и задала ОНА нам «огня и серы»[26], – сказала мама, когда священник ушел. Она назвала его в женском роде, словно он был трансвеститом.

Столь непочтительное отношение она переняла у своих театральных друзей-геев, которые вечно называли сэра Иэна Маккеллена[27] Сереной Маккеллен. Мама поступила точно так же, как поступаем мы все, – пытаемся превратить катастрофические моменты в анекдот, чтобы испытать хотя бы легкое облегчение. Именно так поступила бы и сама Рэйч. Но в тот момент мне было трудно отнестись к произошедшему в шутливом стиле. Я должна была обо всем подумать, все узнать и лишь потом приглашать священника.

Удивительно, как нам удается сосредоточиваться на мелочах, например на неуместном тоне священника у постели того, кого ты теряешь. Кажется, что мы должны организовывать последние дни человека, планировать для него идеальную смерть. Так легче, чем думать о том, что невозможно вынести.

Вернувшись домой в тот вечер, я позвонила Джейн и Джонатану, а потом Полли. В телефоне скопилась масса сообщений от друзей, которые хотели знать новости, предлагали помощь, хотели приехать. Большинству из них я не говорила о серьезности состояния Рэйч – она сама так хотела. Но Пенни сразу же поняла, что происходит. После нашего разговора она с прагматичным сочувствием сказала: «Эм, думаю, нам стоит подготовиться к тому, что наша дорогая девочка покинет этот мир быстро и безболезненно». Ее слова стали для меня утешением. «Быстро покинет». В тот момент я стала ребенком, которому преподносят тяжелые истины, а не взрослым, которому приходится эти истины принимать.

Некоторые мои подруги поняли, что ситуация близится к завершению, которого мы никак не ожидали. Они слушали, как я плачу, утешали меня, говорили, что долгая болезнь могла бы дать нам время подготовиться, но была бы гораздо тяжелее для нее.

– Знаешь что? – сказала одна из подруг. – В любом случае это кошмар, Эм. Это так.

В ее словах были прямота и честность. Правильный священник, правильное прощание, правильное время между известием о неизлечимой болезни человека и его смертью – в такой ситуации не бывает ни хорошей, ни плохой развязки. Это просто развязка.