Все умерли, и я завела собаку - Эмили Дин

Никто не предупреждает, что горе – это не просто рыдания друг у друга на плече. Кажется, что ты поднимаешь огромный камень и не можешь его удержать. Управлять событиями становится невозможно. Весь уклад нашей жизни развалился с уходом Рэйч. Я вспоминала слова Фрэнка – он говорил, что после эпической ссоры с кем-то вся динамика отношений навсегда меняется. Словно между континентами открывается сейсмический разлом. Но иногда новые границы открывают лучший мир. Я искренне надеялась, что он был прав. После этого бега у меня мучительно болела щиколотка.

9 февраля

В утро похорон я лежала в постели и разговаривала с Рэйч. Тайная привычка сложилась у меня в последние дни ее жизни. Я не рассказывала о наших «разговорах», потому что, если бы кто-то рассказал нечто подобное мне, я бы решила, что он сошел с ума. Кроме того, есть нечто странное в попытках цепляться за отношения, которые перестали существовать. Даже хуже. Но в моей жизни было то, с чем могла справиться только Рэйч. И воображаемая сестра была лучше, чем полное ее отсутствие.

Иногда я набирала номер ее мобильного, просто чтобы услышать ее голос: «Оставьте сообщение… Покааа». Это были звонки в пустоту. Мне хотелось ощутить временное облегчение, но получала я лишь новую боль, когда наступала тишина. А еще чувствовала себя просто безумной. Позже, когда после смерти Рэйч прошло довольно много времени, я снова позвонила ей и услышала в ответ: «Номер больше не существует». Словно суровый друг напомнил, что настало время двигаться дальше.

После смерти Рэйч на нас обрушился вал открыток, электронных писем, подарков и эсэмэсок. Эти небольшие знаки сочувствия были настоящим лекарством. Мой друг Джеймс прислал записку: «Тебе это нужно». Записка лежала внутри огромной коробки с кексами. Дом наполнился огромными букетами, письмами на четырех страницах и открыткой: «Никаких слов – только любовь». Друзья приходили без приглашения. Джейн была прагматичной и доброй. Фрэнк подписывал свои письма так: «От старика, которому ты очень дорога». Когда я извинилась перед своим давним другом и коллегой по радио, Гаретом, за беспокойство, он ответил очень просто: «Эмили, у тебя же умерла сестра». Полли не оставляла меня. Постоянно звонил Тони, мой бывший коллега по «Санди таймс», а Пенни и ее семья помогли мне в практических вопросах, за которые у меня не хватало мужества взяться.

Я рассказала своему другу Дэвиду о папиных словах про то, что «уходят лучшие». Я никак не могла этого забыть. Дэвид отнесся к этому легче и рациональнее, чем я.

– Думаю, он просто выбрал драматическую фразу, достойную короля Лира, – сказал Дэвид. – Это же твой отец. Не принимай его слова близко к сердцу.

Услышав это, я попыталась улыбнуться, представляя, как Рэйч закатила бы глаза и сказала бы мне то же самое.

Но порой горе обессиливало меня. Мне казалось, что я просто притворяюсь человеком, но не могу по-настоящему участвовать в повседневной жизни. Такие периоды я называла «вечеринками на кухонном полу», вспоминая ту ночь, когда умерла Рэйч. Я сворачивалась в клубок и плакала, переключая телефон на голосовую почту и не обращая на сигналы никакого внимания.

Я начала понимать, что в начальном периоде трагедии существует своеобразный «медовый месяц», когда все относятся к тебе с дружеской снисходительностью, словно к знаменитости. В этот период можно опаздывать, не отвечать на сообщения и позволять себе всплески эмоций. Окружающие будут все это терпеть с пониманием. «Используй это время с толком, – советовали мне. – Люди быстро забывают и двигаются дальше. Но ты не забудешь».

Я сняла с вешалки черное платье. Крохотное платье, маленького размера, в которое прежде я влезла бы с огромным трудом. Но сегодня оно наделось без труда. Я была образцовой девушкой для рекламного плаката программы похудения.

За мной заехали родители. Папа был в своем лучшем костюме с галстуком. От него пахло зубной пастой. Мама замаскировала свое горе макияжем. По прическе я поняла, что она только что сняла бигуди. По морозным улицам мы поехали к дому Адама и Рэйч, где нас встретили знакомые звуки домашней суматохи. Гиггл прыгал на нас с бешеным лаем – появление новых членов семьи его явно радовало. Папа опустился на четвереньки и стал лаять в ответ. Мы все улыбались проделкам Гиггла. Он отвлекал наше внимание и позволял не говорить о том, о чем говорить нам всем не хотелось.

Мими была очень спокойной. Вчера вечером, заплетая ей косички, я сказала: «Это будет мамин день. Мы покажем, как мы все ее любили».

Мими что-то написала для погребальной службы. Мой близкий друг и бывший коллега Тони сделал для нас небольшой буклет. Он отметил то, что мы упустили. «Все прекрасно, – написал он мне, – но слишком формально. Поищите что-нибудь более… более похожее на Рэйч. Может быть, девочки тоже поучаствуют?» Я ответила: «Ты совершенно прав. Мы что-нибудь придумаем».

И теперь на последней странице были напечатаны слова Мими. Она написала их фиолетовой ручкой внутри красного сердечка и сопроводила сотнями поцелуев. А еще она добавила свою фотографию с Берти. Малышка улыбалась, держась за надувной круг, – фотография была сделана во время последнего летнего отпуска.

Это было очень трогательно.

Я сжимала в руках распечатку своего выступления. Я бесконечно читала текст вслух, чтобы хоть как-то справиться с эмоциями. Задав в интернете запрос «как произнести речь на похоронах», я нашла удивительно полезный совет на одном из форумов. Другому же совету, полученному из Алабамы, я решила не следовать. Он гласил: «Просто напейся!»

Приехали погребальные машины. Я мельком глянула на блестящий гроб Рэйч. В глянцевом буклете его описывали, как «сделанный вручную с любовью и вниманием». Гроб стоял на ковре из пепельно-розовых роз сорта «Амнезия» и нежных цветков вишни с каскадом плюща. Все это напоминало сказочный сад. «Мы хотим, чтобы все было красиво и почти волшебно – Спящая красавица в тайном саду – в Провансе», – так я давала задание флористу.

Адам решил взять с собой Гиггла – он тоже был членом семьи. И это решение оказалось правильным – так похороны станут менее мрачными и пугающими для девочек. Торжественная формальность печального дня будет смягчена уникальной особенностью – Рэйч всегда так поступала. Ей это понравилось бы. Это стало бы символом жизни, какую Рэйч всегда стремилась создать для себя, – резкая остановка в конце пути.

Кто-то позвонил в дверь. Гиггл бросился приветствовать гробовщиков в длинных черных сюртуках и галстуках. Они вошли в дом торжественно, как блестящие представители викторианской элиты.

– Мне страшно, папа, – шепнула я, когда мы молча выходили из дома. – Не знаю, смогу ли я с этим справиться.

Я посмотрела на блестящие машины. По противоположной стороне улицы шел пожилой мужчина, кутавшийся в тонкую куртку. Увидев машины, он остановился и перекрестился, а потом зашагал дальше.