Сейчас вылетит птичка! - Курт Воннегут

— Эдди опаздывает, — добавил он с набитым ртом. — Надеюсь, он получил мою записку.

Рыжий подумал о той, с кем отправил записку. Не переставая работать челюстями, опустив глаза, он вернулся мыслями на несколько часов раньше, ближе к полудню. Тогда Рыжему казалось, будто он управляет жизнью поселка из своей будки из стекла и стали, расположенной в шести футах над дорогой. Лишь облака и массивные противовесы моста были выше, чем Рыжий.

В управлении мостом при помощи рычага было чуть-чуть от игры, и вот при помощи этого чуть-чуть Рыжий и притворялся, будто он, словно Бог, управляет поселком. Ему нравилось представлять, что и он, и все, что его окружает, движется, а вода остается неподвижной. Девять лет Рыжий был матросом торгового флота, а смотрителем моста — всего два дня.

Услышав полуденный рев пожарной сирены, Рыжий оторвался от рычага и посмотрел в подзорную трубу на устричную хибару Эдди Скаддера внизу. Хибара на сваях, соединенная с болотистым солончаковым берегом двумя пружинящими досками, выглядела рахитичной и нелепой. Речное дно под ней представляло блестящий белый круг из устричных раковин.

Восьмилетняя дочь Эдди, Нэнси, вышла из хижины и принялась легонько подпрыгивать на досках, подставляя лицо солнечному свету. Потом вдруг замерла.

Рыжий согласился на эту работу, только чтобы иметь возможность наблюдать за ней. Он знал, почему Нэнси застыла — это была прелюдия к церемонии. Церемонии расчесывания сияющих рыжих волос.

Пальцы Рыжего заиграли на трубе, словно это кларнет.

— Привет, Рыжая, — прошептал он.

Нэнси расчесывала, и расчесывала, и расчесывала каскад рыжих волос. Глаза ее были закрыты, и, казалось, каждое движение наполняет ее терпко-сладостным экстазом.

Расчесывание утомило ее. Девочка прошла по соленой пойме и ступила на дорогу, ведущую к мосту. Каждый день ровно в полдень Нэнси пересекала мост, приходила в закусочную на другом конце и покупала горячий обед для себя и отца.

Рыжий с улыбкой наблюдал, как девочка идет по мосту.

Заметив его улыбку, она коснулась волос.

— Они на месте, — сказал Рыжий.

— Кто?

— Твои волосы, Рыжая.

— Я ведь вам вчера говорила, меня зовут не Рыжая. Я Нэнси.

— Как можно звать тебя иначе чем Рыжей?

— Это вас зовут Рыжим.

— Значит, я имею право передать тебе это имя, если захочу, — сказал Рыжий. — Не знаю никого, кто имел бы на это больше прав.

— Мне даже разговаривать с вами нельзя, — беззаботно проговорила девочка, словно дразня его своей благопристойностью.

В ней не было недоверия. В их встречах было что-то сказочное — где Рыжий представал не обычным незнакомцем, а гениальным волшебником, хозяином чудесного моста. Волшебником, который как будто знал о девочке больше, чем она сама.

— Разве я не говорил тебе, что тоже вырос в этом поселке, как и ты? — сказал Рыжий. — Не говорил, что ходил в школу с твоими мамой и папой? Ты не веришь мне?

— Верю, — кивнула Нэнси. — Но мамочка говорила мне, что маленькие девочки не должны разговаривать с людьми, если их друг другу не представили.

Рыжий не дал прозвучать в голосе саркастическим ноткам.

— Она была настоящая леди, верно? — сказал он. — Уж она знала, как должны себя вести маленькие мальчики и девочки. Да, сэр, она была просто золото — мухи не обидит.

— Все так говорят, — гордо проговорила Нэнси. — Не только мы с папочкой.

— С папочкой, а? — сказал Рыжий. Он передразнил ее. — Папочка, папочка, папочка… Эдди Скаддер мой большой папочка. — Он склонил голову набок. — Ты ведь не сказала ему, что я здесь, верно?

Нэнси вспыхнула.

— Я же дала честное слово!

Рыжий усмехнулся и покачал головой.

— Уверен, он здорово обрадуется, когда я словно с неба свалюсь после стольких лет.

— Когда мама еще не умерла, она говорила мне, что ни в коем случае нельзя нарушать честное слово, — сказала Нэнси.

Рыжий хмыкнул.

— Она была очень серьезная девушка, твоя мама. Когда мы учились в школе, другие девочки были не прочь немного поразвлечься, прежде чем остепениться. Только не Вайолет, нет, сэр. Я тогда отправился в первое плавание… а когда через год вернулся, она уже вышла замуж за Эдди, и у нее была ты. Но когда я увидел тебя в первый раз, никаких волос у тебя еще не было.

— Мне пора, я должна отнести папочке обед, — сказала Нэнси.

— Папочка, папочка, папочка, — проговорил Рыжий. — Папочке надо то, папочке нужно это. Здорово, должно быть, иметь такую милую и умную дочь. «Папочка, папочка…» Ты спросила папочку про рыжие волосы, как я говорил?

— Он сказал, такое обычно передается по наследству, но иногда просто берется ниоткуда, как у меня.

Ее рука потянулась к волосам.

— Они на месте, — сказал Рыжий.

— Кто?

— Твои волосы. Рыжая! — Он расхохотался. — Клянусь, случись что-нибудь с твоими волосами, и ты просто высохнешь, и тебя унесет ветерком. Берется ниоткуда, говоришь? Так тебе Эдди сказал? — Рыжий неторопливо кивнул. — Уж он-то знает. Эдди в свое время уж наверняка немало поразмышлял насчет рыжих волос. Вот возьми, например, мою семью: родись у меня вдруг ребенок не с рыжими волосами, все тут же начали бы судить-рядить. В нашей семье все рыжие испокон веку.

— Это очень интересно, — сказала Нэнси.

— И чем больше об этом думаешь, тем интересней, — кивнул Рыжий. — Ты, я да мой старик — единственные рыжие, когда-либо жившие в этом поселке. А теперь, когда мой старик умер, нас осталось двое.

Нэнси по-прежнему оставалась безмятежной.

— Ах, — сказала она, — до свидания.

— Пока, Рыжая.

Когда Нэнси ушла, Рыжий достал подзорную трубу и принялся разглядывать устричную лачугу Эдди. Через стекло он видел, как Эдди, серо-голубой в полумраке, чистит устриц. Эдди был маленький человечек с огромной, величественной, печально понурившейся головой. Головой юного Иова.

— Привет, — прошептал Рыжий. — Угадай-ка, кто пришел.

* * *

Когда Нэнси вышла из закусочной с увесистым, теплым бумажным мешком. Рыжий снова остановил ее.

— Слууууууушай, — протянул он, — может, ты, когда вырастешь, станешь медсестрой — уж больно ты хорошо присматриваешь за стариной Эдди. Жаль, не было у меня таких медсестер, когда я лежал в больнице.

Нэнси озабоченно нахмурилась.

— Вы лежали в больнице?

— Три месяца, Рыжая, в Ливерпуле, и рядом ни друга, ни родственника, чтобы навестить меня или хотя бы послать открытку. — Он погрустнел. — Забавно, Рыжая — я никогда не осознавал, как я одинок, пока не заболел. Пока не понял, что больше не видать мне моря. — Он облизнул губы. — Так вот все переменилось, Рыжая. — Он потрещал костяшками пальцев. — Мне вдруг очень захотелось иметь свой дом. И кого-то, чтобы заботился обо мне, составлял мне компанию — может, вон в том домике неподалеку. У меня ничего не было, Рыжая, кроме справки, которую мне выдал помощник капитана. А для человека с одной ногой она не стоит даже бумаги, на которой напечатана.