Тайный сговор, или Сталин и Гитлер против Америки - Василий Молодяков

Визиты Муссолини в Германию в 1937 г. и Гитлера в Италию в 1938 г. демонстрировали единство товарищей по «оси». Однако личные отношения между диктаторами, как и между народами, которые они представляли, тоже были амбивалентными. Дино Альфиери, итальянский посол в Берлине в 1940–1943 гг., вспоминал: «Чувства Гитлера к Муссолини были одновременно уважительными и дружескими; он был признателен ему за помощь, поддержку и советы на протяжении самого тяжелого периода борьбы, завершившейся взятием власти… Тот, однако, не любил Гитлера. Уже со времени первой встречи в Венеции весной 1934 г. — встречи, давшей только негативные результаты, — он питал плохо скрываемое отвращение к будущему союзнику, ни в малейшей степени не располагавшему теми качествами, которые более всего восхищали дуче… Муссолини был вознагражден чувством собственного превосходства и даже испытывал некоторую жалость к Гитлеру… Психологически Муссолини оказался во власти борющихся чувств. С одной стороны, он инстинктивно хотел порвать с тяготившим его партнером; с другой, разум говорил, что у него нет иного выбора, кроме как смириться с ситуацией, делать вид, что все идет хорошо, и постараться извлечь из случившегося максимум выгоды» (4).

Двусмысленной, чтобы не сказать двуличной, была позиция Чиано, ставшего министром в 33 года только благодаря семейным связям. На словах полностью послушный тестю, Чиано любил закулисные интриги, деля свое время и внимание между британскими и германскими послами. Однако лорд Перт (бывший генеральный секретарь Лиги Наций, известный до получения этого титула как сэр Эрик Друммонд) и сэр Перси Лоррен были куда более желанными гостями палаццо Киджи[21], чем старый аристократ Ульрих фон Хассель или сын фельдмаршала Ханс Георг Макензен. Насколько искренними были антигерманские настроения Чиано, о которых постоянно говорится в его знаменитых дневниках[22], судить трудно. В годы успехов Гитлера он их тщательно скрывал, если вообще не придумал задним числом. Зато его пробританская, антифранцузская и особенно антисоветская ориентация была очевидной.

В чем не приходится сомневаться, так это во взаимной антипатии Чиано и Риббентропа. «Исключительно плохие отношения существовали между двумя министрами иностранных дел, — свидетельствовал Альфиери. — Здесь налицо была глубокая разница темпераментов. Чиано был умен, весел, сообразителен, хорошо воспитан, совершенно естественен в поведении, переменчив и великодушен. Риббентроп был холоден, формален, исключительно тщеславен, невежествен и подозрителен. Оба были хороши собой и честолюбивы. Чиано, моложе по возрасту, но старше по годам пребывания в должности, находил возрастающее высокомерие своего коллеги все более невыносимым и, педантичный в соблюдении всех формальностей, частным образом отзывался о нем в самых оскорбительных выражениях». Добавлю, что так же нелестно итальянский министр — человек тщеславный, любивший почести и вдобавок совершенно не умевший держать язык за зубами — отзывался и о всех остальных лидерах Третьего рейха.

В свою очередь, Риббентроп писал незадолго до казни; «Чиано был не только завистлив и тщеславен, но и коварен и ненадежен. С правдой у него были нелады. Это затрудняло не только личное, но и служебное общение с ним. Та манера, с которой он в июле 1943 г. предал в фашистском совете своего собственного тестя Муссолини, характеризует его особенно гадко. Дуче говорил мне позже, что никто и никогда (причем много лет) не обманывал его так, как Чиано, и что тот виновен в коррумпировании фашистской партии, а тем самым и в ее расколе» (5).

Привлечение Токио в качестве третьего партнера Чиано, как и Муссолини, считал блажью Риббентропа. Встретившись 15 декабря 1938 г. с приехавшим из Берлина Осима, он не без иронии записал: «Когда он начал говорить, я понял, почему Риббентроп так его любит; они люди одного типа — энтузиасты и упрощенцы. Я не хочу сказать — верхогляды». Сиратори, прибывший в Рим двумя неделями позже, удостоился несколько более лестной характеристики: «Для карьерного дипломата и японца в одном лице он очень откровенен и энергичен» (6).

С наступлением 1939 г. события в Европе стали развиваться с кинематографической быстротой. 1 января дуче сообщил зятю, что решил принять предложение Риббентропа о превращении Антикоминтерновского пакта в трехсторонний военный альянс и готов подписать новый договор в последней декаде января. Чиано немедленно составил ответ, который на следующий день был отправлен Риббентропу. Довольный рейхсминистр заявил, что к концу месяца будут готовы и немцы, и японцы (в последнем его, очевидно, уверил Осима). 3 января итальянский посол в Берлине Бернардо Аттолико привез ответ Риббентропа и высказался за скорейшее заключение союза, хотя ранее отрицательно относился к этой идее. Тем временем Сиратори информировал Чиано о смене кабинета в Токио: 4 января барон Хиранума Киитиро сменил принца Коноэ Фумимаро на посту премьера, но во главе МИД остался прозванный «хамелеоном» Арита. Новый глава правительства поддерживал идею оборонительного соглашения против СССР, но опасался портить отношения с Великобританией и США, «Это не осложняет заключение пакта, но может отсрочить дату подписания, — записал Чиано слова Сиратори и добавил: — Посол очень расположен к альянсу».

6 января из Берлина пришел исправленный Риббентропом текст пакта: цель — борьба с «коммунистической угрозой» (преамбула), консультации об общих мерах в случае «трудностей» (статья 1), экономическая и политическая помощь в случае угрозы (статья 2); помощь и поддержка в случае «неспровоцированной агрессии» с обязательством немедленно конкретизировать меры этой помощи (статья 3), обязательство не заключать сепаратного мира (статья 4). Секретный дополнительный протокол предусматривал создание трехсторонних комиссий для изучения ситуации и обмена информацией (7). Из проекта исчезло обязательство не заключать соглашения, противоречащие данному, — положение, действующее прежде всего в мирное время. Интересно, кто был инициатором этой поправки, четко обозначившей отличие данного договора от Антикоминтерновского пакта? Пакт выглядел предупреждением западным демократиям и СССР, но оставлял лазейку для заключения какого-либо договора с ними до начала военных действий.