Три желания Мэйв - Джулия Берри

Томми ничего у меня не взял. Он так и не поднял головы.

– Счастливого Рождества, – прошептала я. – Да что с тобой такое?! – И тут вспомнила заученную фразу: – Благослови тебя Господь!

Его помрачневший взгляд метнулся вверх. Все шло так, будто мы никогда не летали с джинном в Персию, будто мы по-прежнему враждовали.

Что стряслось с Томми? Мы больше не друзья? Он злится, что я до сих пор не позвала его в новое приключение? Или подозревает, что я решила все провернуть в одиночку?

Или стесняется, что я увидела его таким?..

На мои руки, державшие сверток, упала тень. Один из приютских воспитателей, усталый мужчина с красным лицом и поредевшими светлыми волосами, встал позади Тома.

Наставник опустил испачканную чернилами руку ему на плечо.

– Мы забыли о приличиях, молодой человек?

И Том заговорил, будто под гипнозом. Его губы двигались, а подбородок – нет.

– Вы очень любезны, мисс, благодарю за столь щедрый подарок.

Пнуть бы его как следует за такое поведение. Но потом я посмотрела на лицо Томми и передумала. Для меня праздничный визит в сиротский приют был глупым сентиментальным фарсом. А для Томми – все всерьез.

Я наконец поняла, почему он злился. За пределами этого дома мы дружили. А здесь я была одной из состоятельных юных леди, а Том – жалким объектом благотворительности. Разумеется, я это так не воспринимала – ничуточки, но понимала чувства Тома, понимала, как уязвлена его гордость. Кто угодно бы оскорбился.

Все девочки одаривали свертками «бедных нуждающихся сироток». Девочки с круглыми щечками, блестящими локонами, в новеньких теплых капорах и накидках, девочки с самодовольными лицами. Некоторые смотрели на мальчиков презрительно, другие – с жалостью и заботой. Каждая при этом старалась выглядеть милосердной и благожелательной. Курсы юных благодетельниц.

На миг я увидела все это глазами гордого Томми. Как унизительно, как обидно, когда тебя выставляют напоказ, чтобы богатенькие детишки потешили самолюбие! В назидание счастливчикам, что нужно быть признательными, ведь они живут такой спокойной жизнью, тогда как сиротам приходится дрожать по ночам от холода.

Мне захотелось швырнуть засахаренные сливы об пол и растоптать ногой!

Пара мальчиков помладше так не считали. Они уже успели развернуть подаренные лакомства. Щеки малышей раздулись, а губы заблестели от сахарного сиропа.

Бледный воспитатель наградил их строгим взором, дети виновато посмотрели на него, вытаращив круглые, как пятаки, глаза, но лишь быстрее принялись жевать сласти, пока не заставили выплюнуть.

Я не сумела удержаться от улыбки. Том тоже заметил малышей и покачал головой. Уголок его губ дернулся. Непросто продолжать сердиться при виде этих чертенят. Будь у меня еще сладости – я отдала бы им.

Учительницы позвали девочек назад – подальше от сирот, словно те могли нас чем-нибудь заразить. Наверняка так оно и было: некоторые мальчики выглядели совсем больными – бледнее и худее остальных.

Нас снова построили напротив сирот примерно так же, как их. Я стояла рядом с Алисой. Вперед вышла мисс Солсбери с дудочкой-камертоном и взяла высокую ноту. «Ля», наверное. Или «до». Для меня все они звучали одинаково.

Пришла пора исполнить хорал, который разучивали обе школы по разные стороны переулка.

Сначала вперед шагнул мальчик, чтобы спеть первый куплет соло. По трапезной разлился чистый голос:

Погляди, средь стылой тьмы,

Средь снегов и льдов зимы,

К людям Агнец снизошел,

Чтоб надежду ты обрел.

У Алисы захватило дух, а глаза наполнились слезами.

Даже я, которая совершенно не разбиралась в музыке, поняла: этот ребенок должен петь под сводами собора Святого Павла, а не умирать от голода в Миссионерской ремесленной школе и приюте для мальчиков. Но этому никогда не бывать. Он закончит свои дни, как и все остальные его товарищи, на ткацкой фабрике.

Мы подхватили припев, и тут она снова нас посетила – старая добрая магия Рождества.

Магия и свечи. Мрак и свет. Гимн пели уже не юные благодетельницы и нищие сиротки. Это были просто мы.

Иисус, дитя Святое,

Ликом доброе, простое,

Нас смиренью научи,

К небу дай душе ключи.

Мы допели последний припев, и гимн закончился. Все замерли, боясь разрушить чары мелодии. Ее отголоски еще звенели в наших телах. Однако директриса, которая, похоже, к магии Рождества оказалась совершенно невосприимчива, направила нас к выходу.

Я оглянулась на Томми. Кажется, после гимна он немного оттаял: Том усмехнулся мне и бросил в рот засахаренную сливу. И я с радостью поняла: в праздники мы снова будем друзьями.

Пробираясь к двери, я думала об одном: в этот вечер на нас снизошло пресловутое смирение. Только не факт, что поселилось оно в сердцах тех детей, которые думали, будто им обладают.

Вернувшись в пансион, мы продолжили праздновать Рождество: пели песни, ели пудинг, пили пунш, грызли маленькие, завернутые в яркую обертку рождественские печенья. В столовой мы развешали чулки, задрапировали тканью стулья. Те девочки, которые приготовили записки и разрисовали поздравительные открытки, опустили их в чулки подруг.

Алиса вручила мне подарок в праздничной упаковке – банку копченой селедки! Шутку я оценила. Взамен я подарила ей небольшой рисунок двух лебедей, который скопировала из «Истории птиц Британии» Бьюика. Алиса как-то рассказывала о паре лебедей, что живут в загородном доме ее дедушки и бабушки. Похоже, эти птицы были куда сильнее, чем выглядели. Как и сама Алиса.

Миссис Грубойл подала нам пудинг с соусом. Казалось, даже кухарка пребывала в веселом праздничном настроении. Наверное, заблаговременно приложилась к кувшину с сидром. Расправляясь с пудингом и заедая его засахаренными фруктами и орехами, я все время вспоминала о мальчиках по ту сторону улицы. Почему их не пригласили к нам на ужин? Конечно, дополнительные продукты влетели бы школе в кругленькую сумму, но, несомненно, вполне подъемную. Если бы я думала, что мое мнение хоть что-то значит для мисс Саламанки, непременно бы ей это предложила.

В конце концов я устала и решила покинуть веселье. Алиса последовала за мной в нашу комнату. Я уселась на кровать и принялась развязывать ботинки, но тут заметила, что подушка скособочена, а постель смята. И у Алисы – тоже. Все бумаги и книги с письменных столов были разбросаны по полу.

– Что случилось? – прошептала Алиса.

Тут-то я и вспомнила, что спрятала банку сардин под подушкой.

Я отшвырнула подушку в сторону, поискала за матрасом, потом между кроватью и стеной. Пошарила под одеялом, затем под матрасом… Облазила каждый дюйм комнаты. Дважды.

Жестянка с Мермером исчезла.