Десантно-штурмовая бригада. Непридуманный Афган - Артем Шейнин

– Привет, Тема!

– Здорово, Валера!

– Что с головой?

– Бандитская пуля! Как оно?

Он стал еще мрачнее. Еще более подчеркивает эту мрачность то, что руки и лицо у Валеры почти черные.

Глаза – еще более колючие и угрюмые на фоне этой копоти. Тоскливые…

Голос – еще более хриплый. В голосе – безнадега:

– Заебали они, Тема, жизни нет вообще. Всю дорогу только и делаем, что жрать им готовим. Куда лезет-то столько.

– Не говори, наши тоже достали – перловку из сухпая им «западло», рис давай и гречку, а где их высрать-то?… Хорошо, хоть сухари черные из «армейского» сухпая не едят, а то б вообще мы сдохли все…

– И как назло, без дела сидим – они и дуреют. Хоть бы на задание какое скорее. Сам попрошусь, как что будет. Сил моих больше нет.

– Да ладно, Валера, декабрь уже. Скоро привезут осенников из Ферганы – помнишь, говорили? Заживем! До февраля-то всего осталось…

– До февраля еще дожить надо.

Валеркино настроение мне понятно и близко, но сейчас у меня куда более насущная проблема, и она все острее напоминает о себе. Ничего не возражаю, быстро прощаюсь и уже почти на полусогнутых ретируюсь за валуны.

Да и что тут скажешь – это позже пойму я, что нельзя на войне таких слов говорить, нельзя судьбу гневить. Это потом узнаю, что нет на войне слова «последний», а только «крайний». Уже пробыв в Афгане достаточно долго, привыкну я к тому, что каждая встреча, каждый разговор могут быть ПОСЛЕДНИМИ. Научусь не загадывать наперед и не дразнить Провидение замыслами и планами на будущее. И главное – не поминать смерть!

Но пока я ничего этого еще не знаю. Как не знаю и того, что в очередной раз где-то совсем рядом вновь замаячила Судьба: кружит над нами, высматривая, кого бы выбрать, кому «назначить» этот день…

…Минут через пятнадцать звучит рык нашего Рекса: «Вторая рота, приготовиться к движению!»

Проходим мимо остающихся пока на месте разведчиков, где-то среди них вижу рядом с костром Валеру. Но он не видит меня, он при деле.

Спустя несколько часов разведроте прикажут проверить какой-то заброшенный кишлак. Валеркина надежда сбудется – он попадет в группу к молодому лейтюхе-взводному, которому поручат эту задачу. Перед входом в кишлак Валера, по примеру других, разогнет усики на кольце гранаты в подсумке на груди. В последний момент группе дадут отбой. Он загнет их снова. Потом еще раз: «Вперед!» И снова: «Отставить!»

Алюминиевые усики подломятся, но Валера этого не заметит…

Лейтенант, стоящий среди дембелей, подзовет его, чтобы что-то приказать.

Подходя к нему, Валера снимет автомат с шеи и перекинет его за спину своего подсумка.

Лейтенант был только из училища, одна из первых операций, но и его опыта хватило, чтобы за секунду понять, что произошло.

Оставшейся секунды хватило, чтобы сделать то, что разделяет мгновение и бесконечность. Лейтенант бросился к Валере, обхватил его руками и повалил, накрыв собой.

Так они и ушли в вечность, обнявшись – молодой лейтенант и молодой солдат.

Приняв на себя всю мощь РГДшки. И подарив жизнь остальным.

Никто из стоявших рядом не пострадал. Лейтенант был уже мертв, а Валера успел еще шепнуть: «Больно… очень…»

Восемь месяцев Ферганы и Гардеза нам было больно каждый день. Валера так и не дожил до конца этой боли, так и умер с нею и в ней. Так и не наступил для него долгожданный февраль 85-го, до которого он не знал, как дожить, чтобы снова «зажить»…

Но там, в декабре 84-го, ни Валера, ни я ничего этого не знаем. Он – что ему осталось жить несколько часов. Я – что в этот день судьба преподнесет мне очередной урок, еще более жестокий, чем накануне, забрав теперь уже близкого мне человека.

Там, в декабре 84-го, он уже забыл наш разговор. Все его мысли о том, как бы поскорее попасть на долгожданное задание.

Забыл наш разговор и я.

Прошло полчаса – и снова начал давить к земле неподъемный РД, снова заныли натертые ноги, защипало от пота разодранное лицо, и загудела «ушибленная» вчера голова. И все мои мысли о том, когда же, блядь, мы дойдем уже до этого чертова Алихейля! До этой мифической крепости!

Послесловие

Я изменил его фамилию. Не знаю, что знают о гибели Валеры его жена и дочь. Пусть это и знают о его смерти.

И ничего не знают о последних месяцах его жизни…

Я не знаю фамилии того молодого лейтенанта. Не знаю, как его звали. Не знаю даже, как он выглядел.

Для меня они навсегда вместе – два пацана, ушедших в небо над Алихейлем.

декабрь 1984, Алихейль

Сколько уже дней мы в горах? Четыре? Пять? Неделю?

Не знаю. Все слилось в один бесконечный поток времени.

Подъем, спуск, подъем, спуск, подъем…

Пот стекает по лицу, по спине…

Ночь – тупо сонными глазами таращусь на склон.

Холодно.

Сейчас бы посушиться хоть чуть-чуть… Хоть портянки…

«Костры не жечь, накроют!»

Холодно.

Отмерзают пальцы на руках и ногах.

Чмырь пропал куда-то – ухо опять присохло под шапкой…

Что у меня с лицом – днем щипало, сейчас ноет…

Броник на снег – спать.

Холодно.

Только провалился:

– Приготовиться к движению, рота!

Когда же это кончится? Сколько еще брести, не зная куда?..

С неба начинает падать на землю что-то непонятное – уже не дождь, еще не снег. Нет, скорее все же дождь.

Почему-то не останавливаемся, чтобы отвязать плащ-палатки, притороченные к РД. Ротный Рекс, наверное, непромокаемый…

Уже трое суток почти нечего есть. Сухпай кончился, броня далеко, а подбросить вертушками не могут – сквозь это низкое свинцовое небо, кроме дождя, ничто не может пробиться.

В память от сухпая у меня остался только предусмотрительно засунутый в РД кусок упаковочного целлофана. Когда перегружали банки в РД, сам не знаю, зачем «затарил».

Как эстонец из анекдота с лепешкой навоза: «Пригодицца…»

Пригодился.

Теперь пытаюсь превратить его в подобие дождевика – один из углов целлофана сохранил форму капюшона. Но на шапку не налазит, а снять ее не могу – ухо присохло опять из-за просочившейся сквозь бинты крови.

Куцый бушлат потихоньку промокает.

Не знаю, что сейчас сильнее – холод или голод. Самое обидное, что они не уравновешивают друг друга, а наоборот, усиливают.