Малыш от бывшего - Виктория Победа

во рту. Аня была для него открытой книгой, все как на ладони, нечего додумывать. Заботливая, нежная и… не его. Больше не его.

—Анечка, ты такая красивая, — гортанно проговорил тот самый "друг", сжимая в объятиях его любимую. Ту, для которой Ник купил кольцо. Оно, находясь во внутреннем кармане куртки, сейчас выжигало дыру в груди.

В ответ на это Николай услышал слабый стон, и теперь уже выдерживать это не смог. Он слишком глубоко увяз в ней, от того и больно выбираться наружу, но впрочем…чего жаловаться, если и сам парень раньше частенько гулял на стороне, будучи в отношениях с другими девушками. С ней нет. Аня навсегда отрезала желание даже смотреть на других. Но все в жизни возвращается, ведь так? К нему тоже вернулось зло, причиненное другим.

Николай глотнул спертый воздух, что выедал внутренности, ведь даже с такого расстояния он мог различить ее запах. Он везде и всюду. В подкорке и на уровне ДНК. Вместе с той оглушающей болью и горечью разочарования.

Первым порывом было устроить скандал, а затем он понял, что не сможет вынести речей, не сможет посмотреть в глаза. Сорвется, и чем закончится такой срыв еще надо бы гадать и гадать.

Потому Николай юркнул в коридор, оставил ключи на видном месте, и в два шага оказался на лестничной клетке, где ему удалось наконец-то привести дыхание в порядок. Пара касаний к смартфону, и протяжные гудки уже звучали в трубке.

—Я согласен на поездку, — без приветствия кинул отцу Николай. Теперь он был согласен был на все, пусть и сопротивлялся поездке заграницу. И даже родители вроде бы смирились с его выбором. Ради нее он был готов бросить все и работать кем угодно, лишь бы тут. С ней одной. А вышло как вышло. Тяжело падать с высоты собственных ожиданий и разлетаться битым стеклом о жестокую реальность.

В груди нещадно жгло. Сердце распадалось на части, но с этого момента начиналась новая жизнь, а то, что внутри открытая рана, это ладно. Это он переживет, все вокруг как-то выживают после предательств, и Николай сможет. Забыться, переключиться. Благо, он имел для этого все ресурсы и возможности…

НАШЕ ВРЕМЯ

Покинув квартиру Ветровой, Ник буквально пулей вылетел из подъезда. Воздух. Варшавскому катастрофически не хватало воздуха. Жадно глотая кислород, Ник стоял посреди двора, открывая рот, словно рыба, выброшенная на сушу.

Легкие горели, каждый вдох причинял боль, внутренности скручивались в бараний рог, а тело лихорадило так, будто он по меньшей мере словно малярию подхватил, и та теперь развивалась в тяжелейшую форму. Столько лет он считал себя обманутым, столько лет лелеял собственную глупую обиду, столько лет верил в ложь, которую ему преподнесли на блюдечке с голубой каемочкой. И кого теперь винить? О…он действительно бы хотел винить, если бы мог, вот только правда, словно концентрированная серная кислота, разъедала его изнутри.

Он тот, кто виновен в их с Аней разлуке. Он был тем, кто поверил в ложь, поверил в спектакль, поставленный для него, для единственного зрителя в большом театре абсурда. Ник так просто съел заготовленную для него наживку, так просто попался на крючок, что теперь, стоя у подъезда Ветровой, едва сдерживал подкатывающие к горлу рвотные порывы. Варшавского тошнило, от самого себя тошнило.

«Ты слабак».

Кажется, именно так она и сказала и была тысячу раз права, просто потому что он действительно оказался слаб, слишком слаб, чтобы подавить уязвленное самолюбие, ущемленную гордость, чтобы бороться за них. Он ведь просто сбежал, ничего не объяснив. Принял как данное ее измену, которой не было. И он верил, что не было. Сейчас как никогда верил, коря себя за то, какой он идиот.

Снова и снова Ник прокручивал в мыслях события пятилетней давности, события, которые разделили его жизнь на «до» и «после». Все, абсолютно все сейчас казалось таким до пошлости банальным, таким очевидным. Он увидел то, что должен был увидеть, то, что для него было разыграно. Ник вспоминал, как застал Ветрову за «изменой». Изменой, которой, черт возьми, не было.

И, быть может, он хотел бы себя оправдать, хотел бы хотя бы на секунду, на чертову долю секунды допустить, что Аня лгала, что, глядя ему в глаза, несколько минут назад лгала, но не мог. Потому что он видел этот взгляд — взгляд окончательно раздавленного человека, осознавшего наконец, что его предали абсолютно все. И самое главное, ее предал он — Ник. Тот, кто в любви клялся, тот, кто обещал быть рядом несмотря ни на что, предал ее, когда, оставив ключи на старом комоде, покинул квартиру Ветровой и даже не оглянулся. Он даже представить сейчас не мог, что чувствовала тогда Аня, что она, черт возьми, чувствовала, когда поняла, что он ушел, что бросил ее, ничего не объяснив. А потом женился, и она наверняка была в числе первых, кто об этом узнал.

Он даже не интересовался ее жизнью, так просто вычеркнув из своей. Словно не было ничего. И только ночами иногда ему снилась ее улыбка, и он просыпался в поту от звука ее голоса, звенящего в ушах.

Варшавский жил и в целом жил вполне себе сносной жизнью и плевать, что дыра в груди кровоточила, он жил. Изо дня в день встречался с людьми, улыбался, строил бизнес и будущее. Потакал прихотям избалованной жены и строил из себя счастливого главу семьи, улыбаясь на камеры так правдоподобно, как только мог, выдавливая из себя такую приторно-сладкую улыбку, на какую только был способен.

Он и сам не понимал, зачем держался за этот спектакль под названием «счастливая чета Варшавских», наверное, так было проще, а он тогда не искал сложных путей.

Так что Аня была права. Каждое ее слово сейчас больно резало по сердцу, словно кто-то взял самый острый нож, раскалил его до и с особым, садистским удовольствием, всадил Нику в грудную клетку, туда, где находилось сердце.

Пока он подпитывал свою обиду, словно мальчишка, она растила их сына, она воспитывала его одна, думая, что Варшавский просто ее бросил и женился на женщине своего круга. А ведь это был ей самый большой страх, и она не раз Нику об этом говорила. А он что? Он уверял ее, что никогда не променяет свою любимую девочку на избалованных, гламурных особей женского пола. И променял.

Солгал получается. И теперь оправдывать себя было настолько противно, что хотелось сдохнуть, на этом самом месте. А перед глазами так и