Число власти - Андрей Воронин

Бармен осторожно обогнул стул и тихо опустился на краешек сиденья, смиренно сложив на коленях руки — большие, сильные, одинаково ловко управлявшиеся как с шейкером для сбивания коктейлей, так и с тяжелой бейсбольной битой.

— Итак, — повторил Учитель, — я слушаю тебя, брат Валерий.

Брат Валерий осторожно кашлянул в кулак, сел прямее и заговорил:

— Мы упустили его, Учитель. Людей Паштета оказалось слишком много, и они не стали наблюдать, а сразу же напали на него. Их было пятеро, а мы находились слишком далеко, потому что вы запретили нам себя обнаруживать...

— Куда они его увезли? — с нетерпением перебил Учитель.

— Они его не увезли. У них просто ничего не вышло. Этот человек сражается, как Самсон. Он обратил всех пятерых в бегство раньше; чем мы с Ке... простите, Учитель... с братом Иннокентием успели добежать до места побоища.

— Так каким же образом вы его упустили?

— Брат Иннокентий предложил ему пойти с нами. Он предложил безопасное убежище и попытался убедить его, что это необходимо. Однако этот человек то ли что-то заподозрил, то ли еще не остыл после своей победы над слугами дьявола — он в довольно резкой форме отклонил предложение. Тогда брат Иннокентий, видя, что словами ничего не добьешься, попытался прибегнуть к помощи газового баллончика. Но он не успел воспользоваться газом, этот человек его ударил...

— А ты?

— Я бросился на помощь, но тут приехала милиция, вызванная, по всей видимости, кем-то из жильцов дома, и мне пришлось бежать.

— Где брат Иннокентий?

Бармен потупился.

— Он остался... там. Я ничего не успел, Учитель, я даже не знаю, потерял он сознание или этот человек его убил. Может быть, и убил, я слышал, как он ударился затылком об асфальт... Я просто не мог успеть! — с мольбой в голосе воскликнул он. — Если бы я попытался поднять брата Иннокентия, этот человек задержал бы меня, и я сейчас сидел бы не здесь, а в отделении милиции...

— Подытожим, — прервал его Учитель тем особым, шелестящим голосом, которым разговаривал всякий раз, когда ему приходилось усилием воли преодолевать сильные отрицательные эмоции — гнев, например. — Сначала вы опоздали, потому что вам было запрещено себя обнаруживать. Затем вы все-таки обнаружили себя и при этом повели дело таким образом, что не только упустили нужного нам человека, но и дали в руки милиции ключ к разгадке наших намерений. Я бы сказал, вы отдали в руки безбожного государства ключ к божественному шифру, если бы не боялся накликать беду, которая, может быть, еще пройдет стороной. Я разочарован, брат Валерий. Я очень, очень разочарован.

Бармен виновато потупился и со смирением подумал, что на месте Учителя сам он был бы не разочарован, а попросту взбешен. Ведь они были в шаге от... Даже страшно подумать, от чего! Сложись все немного иначе, и уже к утру спрятанное в неудобочитаемых строках Ветхого Завета послание Господа к людям Земли было бы расшифровано, а тогда... Мороз продрал его по коже и благоговейный ужас коснулся сердца, когда бармен представил, как Учитель, выпрямившись во весь рост перед алтарем, громовым голосом называет имя Господа и провозглашает Его волю...

— Простите, Учитель, — едва слышно прошептал он. — Мы просто не могли предположить, что он окажется таким проворным и сильным. Он разит врагов, как молния. И брата Иннокентия он поразил так же — стремительно и беспощадно...

Учитель снял очки и принялся осторожно массировать двумя пальцами натруженную переносицу.

— Этого следовало ожидать, — сказал он, не прерывая своего занятия. — Господь простер над этим человеком свою длань, чтобы Его послание не попало в руки прихвостней Сатаны. Милость Его безгранична, но нам не следует слишком долго испытывать Его терпение. Именно это и делали вы с братом Иннокентием — упорно и настойчиво испытывали Его терпение, и за это Он отвернул от вас лицо свое. А тот, от кого Господь отворачивает свое лицо, сам получает по лицу — это как минимум... — Он помолчал, грустно улыбаясь и даже не подозревая, что примерно в это же время Паштет на своей загородной даче обращался к Бурому почти с такими же словами. — Что ж, брат Валерий, ступай. Поезжай домой и постарайся узнать, что сталось с братом Иннокентием. А я подумаю, как нам быть дальше. Положение тяжелое, но нам не следует отчаиваться, ведь теперь мы точно знаем, что ключ к шифру существует. Более того, мы знаем, в чьих руках он находится, так что, если милость Господа пребудет с нами и далее, успех, можно сказать, гарантирован. Ступай, брат, мне действительно нужно подумать. И помолиться, — добавил он, будто спохватившись.

Бармен поспешно вскочил со стула, неумело поклонился и вышел. Было слышно, как в прихожей захлопнулась дверь, а потом с лестничной клетки донеслись его торопливые шаги. Внизу гулко ахнула дверь подъезда. Тогда Эдуард Альбертович Шершнев снова надел очки и включил компьютер. Его все еще одолевали сомнения в том, что он на правильном пути. Путаная речь полусумасшедшего математика в еще более путаном изложении уличной проститутки и в совершенно ни на что не похожем пересказе тупоголового сутенера, конечно же, была слишком тонкой соломинкой, чтобы налегать на нее всем весом. Однако, несмотря на искажения при передаче, речь эта содержала вполне конкретные факты; более того, факты эти были такого свойства, что доктору экономических наук Шершневу было несложно в них разобраться.

Он вошел в Интернет, и через минуту электронная версия последнего биржевого бюллетеня уже мерцала перед ним на экране компьютера. Доллар опять упал на целый пункт, ученый-экономист Шершнев снова попытался подыскать этому хоть какое-то рациональное объяснение и снова ничего не нашел, Эдуард Альбертович был очень знающим специалистом, и взгляд его не бегал по строчкам биржевого бюллетеня — Шершнев видел всю картину разом, и картина эта была неправдоподобной, нереальной, как картины Босха. Да, вот именно, Босха, потому что с экрана компьютера, как и с полотен давно умершего художника, прямо в глаза Эдуарду Альбертовичу смотрел Ад — беспорядочный, жуткий, хаотичный, живущий по своим, непостижимым для человеческого разума законам.

“Действительно, ад, — подумал Шершнев, представив, что творится теперь на валютной бирже. — И это только начало. Пока что этот ад заперт в стенах биржи, но еще чуть-чуть, и он выплеснется на улицы, затопит города, парализует жизнь сначала в этой несчастной стране, а потом, быть может, и на всей планете. Математик, — подумал он, выключая компьютер и снимая очки. — Где же тебя искать? После сегодняшнего двойного нападения я бы на твоем месте просто исчез, растворился и больше никогда даже близко не подошел бы к тому дому. Квартира, в которой побывала проститутка, у тебя наверняка не единственная. Ведь ты богат, математик, ты очень богат, потому что нищему на валютной бирже делать нечего, даже если он знает все ее секреты...”

Последняя мысль его неожиданно заинтересовала. Откинувшись на спинку кресла и сложив руки, Шершнев попытался хотя бы в общих чертах прикинуть, каким нужно обладать капиталом, чтобы целенаправленно и регулярно влиять на результаты биржевых торгов. Получалось, что для этого нужны фантастические, небывало огромные по любым, даже самым высоким меркам, деньги. У непризнанного математического гения, живущего в России и ездящего на “Жигулях”, таких денег быть просто не могло.