Саботаж - Артуро Перес-Реверте

Фалько немного смешался от неожиданности:

– Ну конечно… Ее зовут Нелли. Мы познакомились в поезде.

– А фамилию свою она вам не назвала?

Он добросовестно напряг память.

– Да нет, не назвала… А я не спросил.

– Вот как… И какого же рода это знакомство?

– Шапочное.

К обочине, сияя хромировкой и темно-красным лаком, притерся автомобиль – четырехскоростной «воксхолл-туринг». Фалько и Баярд разместились на удобном кожаном сиденье сзади, а Эдди – между ними. Кюссен сел впереди, рядом с шофером. Красивая машина, подумал Фалько. Не скажешь, что сталинистская. Или скажешь?

– Это Нелли Минделхайм, – сказала Эдди.

Фалько удивился совершенно непритворно. Это имя было известно всякому, кто заглядывал в колонки светской хроники.

– Та, из Нью-Йорка?

– Ну да, наследница, – ответил Баярд. – Большая любительница искусства. Пикассо месяца два назад выдоил ее на славу. Верно, Гупси?

– Верно.

– Содрал с нее огромную сумму за натюрморт со скрипкой и яблоками. Или там помидоры?

– Яблоки, яблоки.

– Помимо живописи, увлекается красивыми молодыми людьми, – продолжала Эдди. – Коллекционирует картины и возлюбленных. Причем, как я понимаю, не только мужского пола.

– Нимфоманка-би, – уточнил Баярд.

Пти-Пьер вел машину молча, аккуратно пропускал трамваи на перекрестках и был непроницаемо безразличен ко всему, кроме дорожной обстановки. Сперва повторяли маршрут, которым третьего дня костоломы майора Вердье везли Фалько в антикварную лавку на улицу Мондетур. Но миновали Ле-Аль и оказались среди огней и светящихся реклам улицы Монмартр.

– Мы с Эдди познакомились с ней в доме общих друзей… Она обожает Европу и готова оставить тут фамильный капитал. Собирается открыть картинную галерею на проспекте Монтеня, ни больше ни меньше.

Эдди прикоснулась к плечу Кюссена:

– Слышала, что ей пришлось продать свой дом в Венеции. Правда, что ли?

– Правда. На одной вечеринке в палаццо Грасси, немного подвыпив, она сообщила графу Чиано, зятю Муссолини, что, по ее наблюдениям, у дуче проблемы с эрекцией. Представляете себе? В ту же ночь местные чернорубашечники устроили ей под окном такую серенаду, что пришлось спешно покидать Венецию.

– А вторую – вон ту, с постным личиком – не знаю, – сказала Эдди. – Кто это?

– Подруга, – ответил Фалько. – Компаньонка. Сопровождает в поездках и занимается, так сказать, ее логистикой.

– Ну да, чем же заниматься с ней, как не логистикой, – насмешливо проговорила Эдди.

Уличные огни и фары встречных машин время от времени выхватывали из темноты ее лицо, и тогда глаза светились ярче. Автомобиль, чуть покачиваясь на превосходных рессорах, мягко мчал по асфальту. Чем ближе к площади Пигаль, тем многолюдней становилось на тротуарах и на террасах кафе.

– Вам бы стоило завести дружбу с этой американкой, – глумливо сказал Баярд. – Большое будущее может открыться.

Фалько засмеялся:

– Большое спасибо, но мое будущее определено.

– Она еврейка, – вскользь заметила Эдди.

Она глядела на Фалько с задумчивым любопытством. Только женщине дано вложить столько злого умысла в два слова, подумал он и улыбнулся этой мысли. И понял, что его улыбка не осталась незамеченной. Он хотел спровоцировать девушку и преуспел в своем намерении.

– Pecunia non olet, – глубокомысленно изрек Кюссен. – Деньги не пахнут.

Клуб «Мовэз фий» был почти полон, и это «почти» обещало очень скоро исчезнуть. Заведение, нечто среднее между американским баром, французской таверной и немецким кабаре, было разделено на две половины. Ближе ко входу – бар со стойкой и высокими табуретами, подвешенные к потолку бутылки, неоштукатуренные кирпичные стены. В глубине – основное помещение: штук тридцать столиков вокруг полукруглой танцевальной площадки, приглушенный свет, эстрада, на которой играл модные композиции маленький джаз-банд.

– Ну, как вам тут? – спросил Баярд, пока прибывшие рассаживались.

– Очень мило, – ответил Фалько.

Заказали коктейли и легкий ужин – черепаховый суп, фуа-гра, шампанское: цены, с первого взгляда определил Фалько, были заоблачные, – закурили и стали осматриваться. Звенели бокалы, плавали облака табачного дыма, царило оживление. Дресс-код здесь не соблюдался – смокинги и вечерние платья запросто соседствовали с пиджаками, джемперами и рубашками без галстуков. Гул разговоров о деньгах, о политике, о туризме, о богемных развлечениях.

– Обожаю этот клуб, – сказала Эдди Майо.

– Убранство довольно скромное, – заметил Фалько.

– Тут главное – публика… Кинозвезды, художники, бизнесмены.

– Ну и как это сочетается с пролетарской моралью? – шутливо спросил Фалько.

– Прекрасно сочетается, – ответил Баярд. – Кесарю кесарево.

– Надо отделять мух от котлет, – хладнокровно высказался Кюссен.

– Ради бога, Гупси! За столом! Где тебя воспитывали?!

– Это наша австрийская поговорка.

– Да я так и думала. Но она будет стоить тебе еще одну бутылку «Поммери».

– Яволь!

В этот миг в настороженном мозгу Фалько прозвучал сигнал тревоги. Еще не понимая, в чем дело, он почувствовал едва ощутимую дрожь в затылке и в паху. Признак опасности. Он знал, что здесь, в Париже, уязвим больше, чем где бы то ни было, и пребывал в постоянной напряженной готовности. Хотя внешне был безмятежно и благостно спокоен. И потому, едва лицо мелькнуло в толпе, сработала система защиты. Узнал он этого человека лишь в следующее мгновение. Когда тот обернулся к нему и удивленно поднял брови.

– Простите, я на одну минуту.

Фалько положил салфетку на скатерть, поднялся и неторопливо, но не давая опередить себя, направился к человеку в смокинге – черноволосому, сухопарому, с выстриженными в ниточку усиками и острыми клинышками баков. Жесткий воротничок и черный галстук-бабочка сдавливали заметный кадык, ходивший вверх-вниз под костлявым меланхоличным лицом. Над высоким лбом иссиня-черные волосы были зализаны с бриллиантином так гладко и плотно, что казались одним блестящим куском антрацита.

– Вот так встреча, сеньор…

И, наткнувшись на взгляд Фалько, осекся, не назвал имя – тоже, впрочем, не настоящее. Заморгал оторопело. Полосатый смокинг, совершенно явно – от хорошего портного, сидел на нем как влитой. Всем своим видом этот человек напоминал кинозлодея. Который грабит и растлевает сиротку.

– Сеньор Гасан, Тони, – сказал ему Фалько приглушенно. – Меня зовут Игнасио Гасан.