Любовь-война - Татьяна Никандрова

Все началось с той проклятой поездки в лагерь. После нее Крис как подменили. Она стала такой язвительной и грубой, будто это я во время Первой мировой геноцид греков учинил. Собственноручно причем.

Честно, я много раз задавался вопросом, что именно изменило отношение Крис ко мне. Даже пытался с ней это обсудить, но итог был всегда один и тот же: «Иди в жопу, Шульц!», «Видеть тебя не могу!», «Ты мне больше не друг!» На этих фразах ее словно заклинило, и я пришел к выводу, что наша дружба ей просто надоела. Видимо, она решила сменить круг общения и избавиться от старых связей. Другого, более разумного объяснения я не нахожу.

Хотя, возможно, дело было в Черепе. Эта мысль посетила меня совсем недавно, когда я увидел их двоих, гуляющих по скверу и поедающих мороженое, словно они на гребанном свидании. Не знаю, может, я, конечно, нагнетаю, но со стороны их общение показалось мне более тесным, чем просто приятельское. Что, если Крис еще тогда влюбилась в Черепа и из-за этого перешла в его стаю? Такое предположение выглядит вполне логичным.

Череп, хоть и мудак, но девчонкам нравится. Я даже пару раз видел его телок – ниче такие, не уродины. Значит, есть в нем нечто такое, что притягивает противоположный пол. Нечто такое, но что могла повестись и Крис…

Черт, когда думаю об этом, в душе начинает странно свербить и потягивать. Будто эти мысли мне неприятны… Хотя, наверное, и впрямь неприятны. Череп не заслуживает Крис. И вообще никто не заслуживает. Ну, разве что, я… Но это вообще из области фантастики. Крис не воспринимает меня как парня. Исключительно как врага народа, которого ей нужно истребить.

Развернув кепку козырьком вперед, чтобы скрыться от палящего солнца, двигаюсь в сторону дома, в уме прикидывая, как проведу выходные. Динка звала к себе в гости. Якобы, родители на дачу уезжают.

Предложение, конечно, заманчивое, но я соглашусь, только если только Петр Романыч внеплановую тренировку не назначит. У нас в начале мая финал городских соревнований по баскетболу, и мы с пацанами имеем все шансы на победу, нужно только немного поднапрячься.

А я очень хочу выиграть. Вот прям до трясучки хочу. Призовое место на этих состязаниях – счастливый билет в будущее. Кто знает, может, у меня и правда получится построить спортивную карьеру? Я, конечно, вслух пока об этом никому не говорю, но, если бы у меня появилась такая возможность, я бы до потолка прыгал от радости, честное слово.

Баскетбол – это моя любовь, а предстоящие соревнования – трамплин для роста, и я просто обязан выложиться на них по максимуму.

Короче говоря, девочки девочками, а спорт важнее.

Кристина

Пока мы с отцом идем в сторону дома… Хотя нет, не так. Пока отец подобно урагану несется домой, а я, трусливо поджав хвост, семеню вслед за ним, перед моими глазами проносится вся жизнь. Ощущение такое, словно меня ведут на смертную казнь, и я никак не могу насладиться окружающим пейзажем.

Перешептывающиеся на ветру деревья, разлитое по асфальту солнышко, чирикающие птички – интересно, смогу ли я полюбоваться этим снова? Я, конечно, понимаю, что в прямом смысле слова отец меня не убьет, но в переносном – точно уничтожит.

Папа терпеть не может курящих людей и все, что связано с сигаретами. Однажды он поймал Левчика на этом деле и в наказание заставил его скурить чуть ли не всю пачку… Боже, как брат тогда блевал! Как ему было плохо! Я думала, он коньки отбросит, честное слово. Но после того раза, он, разумеется, к сигаретам больше не прикасался… На физическом уровне отторжение выработалось.

Неужели папа и меня заставит курить? Нет, я этого не выдержу! Левчик ведь тогда на самом деле сигаретами баловался, а всего две затяжки за всю жизнь сделала, и то неглубокие. Меня, наверное, со второй сигареты к унитазу прибьет.

- Пап, это не мои… Правда не мои… - блею я, заходя в подъезд. – Мне подкинули!

Ясен пень, что он мне не поверит, но меня прям изнутри подмывает как-нибудь оправдаться. Может, это хоть немного смягчит степень моего наказания? Хоть чуточку?

Когда папа вставляет ключ в замочную скважину, мое сердце ухает в пятки. За все десять минут, что мы шли до дома, он не проронил ни единого слова. А это плохой знак. Очень плохой.

Мы шагаем в квартиру, и стоит входной двери захлопнуться, как отец грубо толкает меня в плечо, направляя вперед. Я даже кроссовки снять не успеваю. Слышу за своей спиной какое-то странное копошение и холодею. От дурного предчувствия мурашки врассыпную бегут от лопаток к затылку, а в следующую секунду слуха касается легкий звон металлической пряжки.

Господи. Только не это.

Оборачиваюсь и вижу, как отец замахивается сложенным пополам кожаным ремнем. Интуитивно сжимаюсь, прикрывая руками голову, а через секунду хлесткий удар обжигает поясницу.

- Пап, пожалуйста! - верещу я, срываясь с места.

- Ах ты дрянь бессовестная! – не своим голосом орет он, следуя за мной по пятам. – Стоять!

Залетаю к свою комнату и, подгоняемая первобытным инстинктом самосохранения, пытаюсь закрыть дверь. Но отец бьет по ней кулаком с такой силой, что она чудом не слетает с петель. Пячусь назад, с ужасом наблюдая в лице родителя оттенки безумия. Он так зол, что вообще себя не контролирует.

Впечатываюсь спиной в край выступающего подоконника и вместе с этим понимаю, что мне конец. Это не шутки. Он реально сейчас меня искалечит.

Новый замах – и ремень охаживает меня по плечам. Верещу что-то нечленораздельные, захлебываюсь слезами и пытаюсь прикрыться руками от стремительно летящих ударов. Они прибивают меня к полу, оставляя на моей коже пылающие огнем ссадины.

- Пап, умоляю, прекрати, - скулю я, падая на колени, но он, кажется, меня не слышит.

Разошелся на славу. Лупит так, что у меня аж в ушах звенит, что я уже не стою, а полулежу под батареей. Сил на сопротивление больше нет. Отец матерится, обзывает меня оборзевшей малолеткой и обещает выбить из моей головы всю дурь.

Вероятно, у него это получается, потому что через какое-то время я и впрямь перестаю соображать. Больно так, будто меня железом раскаленным пытают, будто кожу живьем сдирают.

- Орест, что ты делаешь?! – неожиданно раздается нечеловеческий вопль матери.

С выражением ужаса она стоит на пороге моей комнаты. Тоже в обуви. Видимо, только пришла и, как и я, не успела разуться.

Последний удар задевает лицо и, очевидно, рассекает мне губу. Чувствую во рту железный вкус крови и, продолжая тихо подвывать, падаю щекой на пол. Линолеум подо мной мгновенно становится влажным от слез, но я не в силах выплакать и сотой доли той боли, которая раздирает мое нутро.

Мама впервые в жизни повышает голос на отца, обвиняя его в жестокости, а он, тяжело дыша, сообщает ей о сигаретах, найденных у меня в рюкзаке. В дальнейший их разговор я не вслушиваюсь. Нет смысла. По интонациям понимаю, что мама сыплет упреками, а отец обороняется. Они ссорятся, кричат, но мне не до этого…