Звонок мертвецу. Убийство по-джентльменски - Джон Ле Карре

— Алло!.. Алло!.. Слушаю вас.

Он плавно дал отбой. Она была жива.

Почему же, черт возьми, именно сейчас? Почему Мундт сбежал домой сейчас, через пять недель после убийства Феннана, через три после смерти Скарра, и почему он устранил такую несущественную угрозу, как Скарр, но оставил в живых Эльзу Феннан — издерганную, озлобленную, готовую в любой момент сорваться, пренебречь собственными интересами и выложить все властям? Какое воздействие оказала на эту женщину та жуткая ночь? Как мог Дитер продолжать доверять Эльзе, которую с ним больше практически ничто не связывало? Теперь, когда уже даже доброе имя ее мужа невозможно стало защитить, она в любой момент могла поддаться импульсивному желанию отомстить и явиться с повинной. Ясно, что между «самоубийством» Феннана и гибелью его жены должно было пройти какое-то время. Но какая же новая информация, какая угроза заставила Мундта бежать из страны вчера вечером? Безжалостный и продуманный план уничтожения свидетелей и сохранения в тайне предательства Феннана остался незавершенным. Так что же произошло вчера, о чем стало известно Мундту? Или время его бегства выбрано случайно и не имеет отношения к делу? Смайли отказывался в это верить. Если Мундт не побоялся задержаться в Англии после двух убийств и покушения на Смайли, то сделал он это не по своей воле и должен был дождаться какого-то события или просто возможности свободно сбежать. Он не задержался бы здесь ни на день дольше, чем был вынужден. И тем не менее что он делал после убийства Скарра? Прятался в потайной комнате, полностью изолированный от внешнего мира? Так почему же улетел на родину так внезапно?

А Феннан? Что это за шпион, который снабжает своих хозяев бессмысленными данными, имея доступ к подлинным жемчужинам секретной информации? Быть может, он передумал? Потерял мотивацию? Тогда почему ничего не сказал жене, для которой его предательство было источником бесконечных терзаний? Она была бы несказанно рада такой перемене. Впрочем, создавалось впечатление, что Феннан и прежде не отбирал особо секретных материалов, а приносил домой все подряд, что лежало в данный момент на его рабочем столе. Хотя смена приоритетов, ослабление мотивации легко объясняли попытку назначить свидание Смайли, как и подозрения Дитера, что Феннан переметнулся. И кто же все-таки написал злополучное анонимное письмо?

Пока концы с концами не сходились. Все казалось лишенным смысла. Начиная с личности самого Феннана — умницы, краснобая, обаятельного человека, которому обман дался так легко и профессионально, что он сумел внушить Смайли подлинную симпатию. Тогда как же мог столь искушенный агент совершить детскую ошибку, записав данные Дитера в свой ежедневник? И продемонстрировал полнейшую неопытность в отборе материалов для иностранной разведки?

Смайли поднялся наверх, чтобы упаковать те немногие личные вещи, которые Мендель привез ему с Байуотер-стрит. Все было кончено.

Смайли остановился на верхней ступени перед дверью и поставил чемодан рядом с собой, выуживая из кармана ключ от американского замка. Открыв дверь, он вспомнил, как на пороге выросла фигура Мундта, смотревшего на него бледно-голубыми глазами, хладнокровными и оценивающими. Было странно думать, что Мундт — ученик Дитера. Мундт действовал с прямолинейностью тренированного наемника — умелый, целеустремленный, но узколобый. В его тактике не присутствовало ничего своего: во всем он оставался лишь жалкой тенью своего наставника. Создавалось впечатление, что все блестящие трюки и приемы Дитера включили в некий учебник, который Мундт не поленился выучить наизусть, но от себя добавил лишь грубой соли жестокости.

Смайли намеренно не оставил адреса для пересылки почты, и корреспонденция грудой валялась на коврике у двери. Он собрал ее, положил на столик в прихожей, а потом начал по очереди заглядывать в комнаты с необъяснимым чувством удивления и растерянности. Собственный дом казался чужим: холодным и сырым. Переходя из комнаты в комнату, он впервые начал ощущать, насколько пустой стала его жизнь.

Поискал спички, чтобы разжечь газовый камин, но так и не нашел. Потом сел в кресло в гостиной и стал взглядом пробегать по книжным полкам, где стояли сувениры, привезенные из многочисленных поездок. Когда Энн его бросила, первым порывом Смайли было как можно скорее избавиться от всех следов ее пребывания. Даже ее книги отправились на свалку. Но с течением времени он стал чуть терпимее и позволил некоторым вещицам, связывавшим их жизни, остаться на своих местах: в основном это были свадебные подарки от друзей, которые слишком много для него значили, чтобы так просто от них отделаться. Среди них уцелели набросок Ватто, презентованный Питером Гилламом, и группа из трех статуэток дрезденского фарфора от Стида-Эспри.

Он поднялся и подошел к угловому буфету, где стояли статуэтки. Ему всегда нравилась изящная красота этих фигурок в стиле рококо: маленькая куртизанка в костюме пастушки, которая вроде бы протягивала руки в сторону одного влюбленного в нее мужчины, но ее миниатюрное личико было повернуто так, что одновременно одаривало взглядом второго. Причем, глядя на это хрупкое совершенство, он неизменно чувствовал собственную непривлекательность, как это происходило в начале его ухаживаний за Энн, закончившихся свадьбой, так поразившей светское общество. Хотя возникало и другое чувство, дарившее ему порой утешение и понимание, что требовать верности от Энн так же бесполезно, как и от этой ветреной пастушки под стеклянным колпаком. Стид-Эспри купил эту группу в Дрездене еще до войны. Сам он считал ее одной из лучших вещей в своей коллекции фарфора, но все же преподнес им в подарок. Вероятно, старый мудрец предвидел, что в один прекрасный день Смайли понадобится философия именно того толка, которую можно было почерпнуть из созерцания фигурок.

Дрезден — любимый немецкий город Смайли. Ему нравились архитектура, прихотливое смешение Средневековья и классицизма. Он чем-то напоминал Оксфорд — вероятно, своими куполами, башнями и шпилями, чуть позеленевшими медными кровлями, блестевшими под горячими лучами солнца. Название города означало «поселение лесных жителей», и именно здесь король Богемии Венцеслав собирал менестрелей и поэтов, щедро одаривая их деньгами и привилегиями. Смайли вспомнил свою последнюю поездку туда, когда он навещал университетского коллегу, профессора философии, с которым познакомился в Англии. Именно в тот приезд он случайно заметил Дитера Фрея, ковылявшего по тюремному двору. Он живо помнил его и сейчас: высокого, озлобленного, чудовищно неузнаваемого с обритой головой, — Дитер даже в тот момент казался слишком крупной фигурой, чтобы быть узником небольшой тюрьмы. А еще он вспомнил, что в Дрездене родилась Эльза Феннан. Он просматривал досье на нее, хранившееся в МИДе: Эльза, в девичестве Фрейманн, родилась в Дрездене в 1917 году, родители — граждане Германии; образование получила тоже в Дрездене; находилась в заключении с 1938 по 1945 год. Он пытался представить ее в семейном кругу ортодоксальных евреев, вынужденных жить во враждебной среде и выносить нападки. «Я мечтала о длинных золотистых локонах, но меня обрили наголо». И только сейчас с тошнотворной ясностью он понял, почему она красила волосы. Она ведь могла стать похожей на эту пастушку — хорошенькой и полногрудой. Но голод изуродовал ее тело, сделав его навечно кривым и тощим, как скелет маленькой птички.