Звонок мертвецу. Убийство по-джентльменски - Джон Ле Карре

— Каковы будут наши дальнейшие действия? — спросил Мендель после паузы.

Смайли по привычке сморгнул и серьезно посмотрел Менделю прямо в глаза.

— Купим билеты в «Шеридан» на четверг.

Они уехали, и Смайли снова остался один. Только теперь у него дошли руки разобрать почту, пришедшую за время его вынужденного отсутствия. Циркуляры, каталоги от «Блэкуэллса», счета и обычная груда скидочных талонов на мыло, купонов на замороженный зеленый горошек, бланки от футбольных букмекеров и несколько частных писем все еще лежали в прихожей. Он отнес все это в гостиную, устроился в кресле и начал с того, что стал вскрывать личные письма. Одно из них оказалось от Мастона, и он прочитал его с чувством, близким к смущению.

Мой дорогой Джордж!

С огромным сожалением узнал я от Гиллама о Вашем несчастном случае и хотел бы прежде всего выразить надежду, что к настоящему времени Вы уже полностью оправились.

Быть может, Вы помните, как в момент рабочей горячки написали на мое имя заявление об уходе как раз перед тем, как с Вами произошло несчастье, и считаю своим долгом проинформировать Вас, что, конечно же, не принял его всерьез. Порой, когда события развиваются слишком стремительно, люди, бывает, склонны терять ощущение перспективы. Но такие старые бойцы, как мы с Вами, Джордж, не так-то легко теряют головы, верно? Поэтому я с нетерпением жду Вашего возвращения в строй, как только Вы окончательно встанете на ноги, а до тех пор я и все мы продолжаем считать Вас нашим опытным и верным соратником.

Отложив листок в сторону, Смайли взялся за следующее письмо. Лишь в первое мгновение он не узнал почерк, всего лишь мгновение с недоумением смотрел на швейцарскую марку и конверт из бювара в дорогом отеле. Внезапно он почувствовал приступ легкой дурноты, перед глазами все поплыло, а пальцам словно не хватало сил, чтобы вскрыть письмо. Что ей еще понадобилось? Если деньги, он отдаст все, что у него есть. Это его сбережения, он волен распоряжаться ими по своему усмотрению, и если ему доставит удовольствие выбросить их на нужды Энн, то так он и поступит. Ничего больше он дать ей не мог — она давно все забрала сама. Украла его смелость, его любовь, его человеческое участие и увезла в шкатулке для драгоценностей, чтобы играть ими небрежно где-нибудь под жарким кубинским солнцем, трясти перед глазами нового возлюбленного, сравнивать с такими же безделушками, которые ей, возможно, успели с тех пор преподнести другие.

Джордж, милый!

Я хочу сделать тебе предложение, которое не принял бы ни один истинный джентльмен. Хочу вернуться к тебе.

До конца месяца я остановилась в отеле «Бор-о-лак» в Цюрихе. Дай мне знать о своем решении.

Энн

Смайли снова взял конверт и посмотрел на данные отправителя: мадам Хуан Альвида. Все правильно. Ни один джентльмен не принял бы такого предложения. Никакая любовь не пережила бы дня отъезда Энн с этим сахариновым латиноамериканцем, улыбавшимся, как надрезанный апельсин.

Смайли однажды видел сюжет в новостях о том, как Альвида выиграл какую-то гонку в Монте-Карло. И запомнил, что отвратительнее всего выглядели волосы у него на руках. В защитных очках, перепачканный моторным маслом, с нелепым лавровым венком на шее, он походил на человекообразную обезьяну, которая только что слезла с дерева. На нем была белая тенниска с короткими рукавами, каким-то чудом не испачканная во время гонки, и на фоне ее белизны эти его смуглые руки примата выглядели еще более отталкивающе.

Это было в стиле Энн. «Дай мне знать». Проверь, сможешь ли вернуть свою жизнь и начать жить снова. Я утомила своего любовника, мой любовник смертельно мне надоел, так позволь же снова ворваться в твой мир: в моем мне скучно. «Я хочу вернуться к тебе»… Я хочу, я хочу…

Смайли встал и с письмом в руке снова подошел к фарфоровой группе. Несколько минут он стоял, любуясь маленькой пастушкой. Она была так красива!

В театре Шеридана давали «Эдуарда II» Кристофера Марло в трех актах при аншлаге. Гиллам и Мендель заняли соседние кресла лицом прямо к сцене в дальнем конце полукруга широкого U-образного партера. С их левого края были отчетливо видны задние ряды, которые трудно было бы разглядеть из любого другого места в зале. Свободное кресло отделяло Гиллама от группы студентов, в веселом возбуждении ожидавших начала спектакля.

Впереди простиралось море чуть покачивавшихся голов и мелькавших программок, которое порой то там, то здесь словно вспенивалось, когда пропускали к своим креслам припоздавших зрителей. Это напоминало Гилламу какой-то восточный танец, где неожиданный взмах руки или ноги оживлял совершенно неподвижное тело. По временам он бросал взгляды на задний ряд, но ни Эльза Феннан, ни ее гость пока не появились.

И лишь только когда почти отзвучала записанная на пленку увертюра и он снова бегло посмотрел на два крайних кресла последнего ряда, его сердце чуть подпрыгнуло в груди, потому что он увидел хрупкую фигуру Эльзы Феннан, сидевшей неподвижно и очень прямо. Она смотрела строго перед собой, как ребенок, который учится держать правильную осанку.

К театру непрерывным потоком подъезжали такси, из которых выходили знаменитые и не очень персоны, приехавшие на спектакль. Они в спешке давали водителям явно чрезмерные чаевые, а потом по пять минут стояли на тротуаре и рылись в поисках билетов. Такси, в котором приехал Смайли, миновало здание театра и высадило его у соседнего отеля «Кларендон», где он сразу же спустился вниз, к расположенным там бару и ресторану.

— Мне в любой момент могут позвонить, — предупредил он. — Моя фамилия Сэвидж. Вы ведь позовете меня к телефону, не правда ли?

Бармен сразу оповестил о его просьбе портье и службу размещения.

— А теперь плесните мне немного виски с содовой, пожалуйста, и, если желаете, налейте себе за мой счет.

— Спасибо, сэр, но я избегаю употреблять спиртное.

Открылся занавес, свет в зале погас, а сцена оказалась освещена скудно, и Гиллам, всматриваясь в конец партера, понял, что не видит ничего в наступившем вдруг мраке. Но постепенно его глаза привыкли, и в едва мерцавшем свете лампочек, отмечавших аварийные выходы, он снова стал различать силуэт Эльзы и по-прежнему пустое кресло рядом с ней.

Лишь невысокая перегородка отделяла последние ряды от тянувшегося вдоль них прохода, а позади располагались несколько дверей, которые вели в фойе, буфет и гардероб. На короткое мгновение одна из них открылась и, как по замыслу режиссера, косой луч света упал прямо на Эльзу Феннан, подсветив тонкие черты ее лица и углубив черные тени под глазами. Она чуть склонила голову, словно вслушиваясь во что-то у себя за спиной, чуть приподнялась в кресле, но, поняв ошибку, приняла прежнюю позу.

Гиллам почувствовал, как ладонь Менделя легла ему на руку, повернулся и увидел, что тот смотрит мимо него в проход между рядами. Проследив за его взглядом, он тоже заметил высокую фигуру, медленно идущую от сцены в сторону последних рядов. Даже в полумраке мужчина производил впечатление: рослый, прямой, с темной челкой, доходившей почти до бровей. Он заметно хромал, и именно с этого элегантного гиганта не сводил глаз Мендель. В нем было нечто притягивавшее внимание, выделявшее в толпе, привлекательное и отталкивающее одновременно. Сквозь стекла очков Гиллам тоже наблюдал за его неспешными движениями, поражаясь размеренной грации, которую мужчина ухитрялся придавать даже своей хромоте. Сразу становилось ясно, что это человек необычайный, одаренный, встреча с которым запоминается на всю жизнь, прибавляет опыта. В свое время для Гиллама такой мужчина мог стать портретом почти любого романтического героя: он стоял бы у мачты рядом с Конрадом, искал бы следы потерянной греческой цивилизации с Байроном, его описал бы в своих поэмах Гете.