Собственные записки. 1835–1848 - Николай Муравьев-Карсский

Симферополь, 7 декабря

4-го я переехал на северный берег, где осмотрел 2-й батальон Люблинского полка и в тот же день прибыл в Бахчисарай, где остановился ночевать. 5-го прибыл в Симферополь и отправился в тот же день в Карасубазар на ночлег; вчера, осмотрев там 4-й батальон Замосцкого полка, возвратился сюда и застал брата Александра, приехавшего за полчаса до меня, почему и остаюсь здесь сегодня, дабы провести с ним время, располагая завтра выехать обратно.

Одесса, 14 декабря

8-го я выехал из Симферополя и прибыл сюда 12-го ввечеру, а завтра, 15-го, располагаю выехать в свою корпусную квартиру, Могилев на Днестре[51].

Бельцы, 23 декабря

15-го я не мог выехать из Одессы за сильным холодом и вьюгой, а 16-го отправился из Одессы и прибыл на ночлег в Бендеры, где сделал 17-го числа смотр находившимся там войскам, и прибыл к вечеру в Кишинев. Там я нашел и с удовольствием обнял архиерея армянина Нерсеса, старого моего знакомого в Грузии, человека отличного по уму и правилам своим и пострадавшего от гонений Паскевича. Я нашел его еще бодрым, как в прежние годы знакомства нашего.

18-го я сделал смотры в Кишиневе и 19-го прибыл в Калараш[52]. 20-го я отправился в Бельцы, но ночь застала нас, не доезжая сего города, и мы остановились на ночлег. 21-го я отправился в Бельцы. Было 23° мороза при сильном ветре; глубокие снега, дурные лошади, открытая бесприютная степь в гористых местах были причиной, что мы целый день тащились сии станцию, и перед вечером, не доезжая четырех верст до Бельцов, завязли со своими тяжелыми экипажами в снегу. При сильном холоде, который мы ощущали, может быть и подверглись бы мы какому-либо неприятному случаю, если б нам не выслали навстречу саней, на которых мы приехали в Бельцы, и все дело кончилось обморожением моих ушей и ног. 22-го я занялся здесь смотрами, и, поставив экипажи свои на полозья, выехал в путь сегодня, но, отъехав с версту от города, принужден был возвратиться сюда на ночлег, потому что полозья сломались, и располагаю завтра, 24-го, опять выехать отсюда.

Могилев, 27-го

25-го я прибыл сюда, а 26-го принял всех чиновников штаба.

Фокшаны, 3-го апреля

1-го апреля я делал в Бельцах смотр батальону Подольского полка, коим остался доволен и, выехав после того, прибыл в тот же вечер в Яссы. При переезде через границу в Скулянах меня встретил на переправе высланный от молдаванского князя Стурдзы флигель-адъютант его полковник Богдан, человек весьма ограниченный, но имеющий несколько наружного образования, коим хвалятся молдаване. В Яссах меня поместили на квартиру к генералу Бальшу, командиру всего молдаванского войска, состоящего из одного батальона пехоты и одного эскадрона кавалерии. Мне был выставлен почетный караул и даны все военные почести; но глупость и докучливость молдаванских военных офицеров превосходили всякое терпение. Я не заметил в их приемах ни малейшего гостеприимства, но много тщеславия, что всего более тяготит человека, имеющего надобность во времени для занятий и в спокойствии для отдохновения.

В тот же вечер 1-го числа я съездил к господарю Стурдзе и нашел в нем человека неглупого, но совершенно потерянного по последним неудовольствиям, происшедшим между ним и боярами. Его обвиняют в лихоимстве, и иностранные журналы разглашают на его счет самые оскорбительные суждения; кажется, что поступки его дурно приняты и у нашего двора, и я слыхал допред сего от приезжих, что он не показывает должной преданности к нашему двору. Я не мог сего, однако же, заметить. Разговор его все клонился к происшествию его с боярами, о коем я не имею довольно понятия, чтоб судить основательно.

Я также был и у жены его, дочери драгомана Вогориди, грека, известного по дипломатическим делам с Портой; я ее видел еще в девицах в Царьграде, она очень хороша собой[53].

Бузео, 4 апреля

2-го числа я ездил, по приглашению Бальша, смотреть все воинские заведения их, и, кроме того, что нашел их в совершенном младенчестве, имел еще случай удивляться, что устройство их не имеет никакого прочного основания: они более смешны и похожи на полубоярские затеи.

По возвращении с сего смотра князь Стурдза приезжал ко мне и не мог не попасть опять на разговор о предмете, его столь занимающем. Он говорил мне, что ждет к себе барона Рикмана, нашего генерального консула в княжествах, с представлением от нашего двора, жаловался на своевольство бояр и говорил, что не согласен управлять Молдавией, если он должен быть подвержен их козням.

2-го я выехал из Ясс и прибыл 3-го в Фокшаны, где расположена штаб-квартира полка, принадлежащего к Силистрийскому отряду. Тут начинается Валахия, и меня встретил с письмом от господаря князя Гики полковник Одобеско, служивший в гусарах подполковником и ныне занимающий должность начальника штаба валахских войск, коих шесть батальонов пехоты и два эскадрона кавалерии. Он мне представил ординарцев и приветствовал от имени князя, коему я отвечал письмом.

Как до границы Валахии провожал меня молдаванский полковник Богдан, так и здесь меня провожает Одобеско, который, однако, совсем другого рода: это человек умный и ловкий; везде у него заметна исправность, и услужливость его нисколько не обременительна.

4-го я смотрел Житомирского полка два батальона, в Рымнике артиллерийскую батарею и прибыл сюда на ночлег.

Вся страна, по коей я ехал, весьма замечательна по красоте своей. Вправо видны Карпатские горы, коих отрасли пересекают в иных местах дорогу. Природа здесь оживляется лесами и плодовитыми деревьями, население довольно большое, особливо в городах, но живут дурно, и хороших строений вовсе почти не видно.

12-го, Фальчи

5-го ввечеру я прибыл в Калараш, что на левом берегу Дуная против Силистрии, в 12 верстах от сей крепости. Тут меня встретил полковник Олеиско, начальник Силистрийского отряда. В Калараше имеется этап и Валахский карантин, воспрещающий всякое сообщение с живущими за Дунаем; почему я и не касался олеискиных бумаг иначе, как через окурку. Осмотрев же все войска, находившиеся по военно-этапной дороге, мне предстояло еще посвятить три дня смотрам в Силистрии, куда мы условились всякий день ездить под присмотром карантинного чиновника. Мне весьма хотелось ближе узнать Олеиска, человека известного по своей деятельности; но по первым приемам его, я имел случай заметить, что у него совесть нечиста: он так обробел, что принял адъютанта моего за меня и рапортовал ему. Во время разговора он ежечасно давал ему оборот оправдания в том, что он ничем не пользовался, так что я, наконец, заметил ему, что я его никогда не обвинял в мошенничестве, а потому он и напрасно оправдывается.