Десять дней до конца света - Манон Фаржеттон

Сара умолкает.

– Ты мне никогда этого не рассказывала, – удивляется Гвен.

– Нет. Кое-какие истории я хранила про запас на старость.

Они улыбаются друг другу.

– Считай, что это и есть наша старость, – вполголоса замечает Гвен.

Сара кивает, сглатывая ком в горле.

В непроглядной ночи она принимается петь, чтобы не клонило в сон. Сначала тщательно выбирает песни. А потом наваливается такая усталость, что сил для самоцензуры не остается. В ход идут все мюзиклы последних тридцати лет. Валентин и Гвен во всё горло подхватывают припевы, поют с удовольствием, к которому примешивается стыд, когда они понимают, что знают слова наизусть. Вскоре к их нестройному хору присоединяется Браим, и Сара не может удержаться от хохота, слыша, как он скандирует «Королей ночной Вероны» из «Ромео и Джульетты».

Одна Лили-Анн молчит.

Когда небо окрашивается нежно-серым, сквозь выхлопные газы прорывается запах йода. Сара догоняет Лили-Анн.

– Ты узнаёшь места?

– Да.

– Еще далеко?

– Нет.

– Тогда почему ты так нервничаешь?

Лили-Анн кусает губы.

– А что, если я проделала весь этот путь, а их там нет?

Сара невольно ощущает нахлынувшую волну нежности. Лили-Анн как будто постоянно борется со своей природой. Каждый выбор, который она делает в жизни, словно призван разрулить тревогу, тонны которой она таскает на своих плечах, – играть в театре, чтобы увереннее чувствовать себя с окружающими, практиковать боевые искусства, чтобы не так бояться физической силы, фотографировать, чтобы легче было анализировать происходящее, стать режиссером, чтобы держать события под контролем… И тем не менее Лили-Анн редко выказывает свои слабости, предпочитая противопоставить тому, что ее беспокоит, силу и жесткость – столь же искренние, сколь и напускные.

– Твоя сестра написала, что ждет тебя там, ведь так?

– Да, но…

– Судя по тому, что ты о ней рассказывала, она человек надежный.

– Да. Всегда была. Просто что-то непредвиденное могло…

Протянув руку, Сара берет ладошку Лили-Анн и ласково ее сжимает.

– Дыши глубже, успокойся, там будет видно.

Полчаса спустя Лили-Анн складывает карту и увлекает их в сторону от шоссе. Они сворачивают на проселок, изрытый множеством автомобильных колес. Сквозь ветви, смыкающиеся над головой, просачиваются косые лучи утреннего солнца, и солнечные зайчики скользят по их фигурам.

Внезапно дорога уходит влево, а прямо перед ними возникает дом.

Ч – 82

Перед гранитным фасадом стоит серый автомобиль. Это машина Марка, мужа Лоры. Лили-Анн спрыгивает на землю, отдав поводья Саре, бежит к двери, рывком распахиваетее.

– Лора? Нинон? Марк? – кричит она.

Ответа нет. Не переставая звать, Лили-Анн обходит гостиную, кухню, заглядывает в спальни наверху. Дом пуст. Но повсюду валяются вещи, и это не родительские, а из шкафов кто-то достал детские игрушки. Лили-Анн выбегает в сад. Она неустанно зовет сестру, поднимаясь по крутой лужайке, ведущей к скалам. Валентин и Браим присоединяются к ней, идут следом до расшатанных ворот с облупившейся краской, обозначающих заднюю границу участка. В детстве Лили-Анн и Лоре было запрещено к ним подходить, потому что от них начинается выбитая в скале головокружительная лестница. Хотя отец с тех пор установил перила, она всё равно выглядит страшновато, а в плохую погоду и вовсе непроходима.

Море открывается ей с порывом ветра, бесконечное, темная синева с зеленью, присыпанная золотом. Но Лили-Анн некогда любоваться видом. Она смотрит на пляж внизу, ищет знакомые фигуры.

– Там! – показывает Валентин.

Двое в закатанных до колен брюках идут к волнам.

Лора и Марк.

Они ее не подвели!

Сердце Лили-Анн готово выскочить из груди, когда она сбегает вниз, прыгая через ступеньки. Она слышит за спиной брань – это Валентин, ругаясь сквозь зубы, пытается поспевать за ней, но отстает. Где ему! Она знает наизусть каждую неровность этих ступенек, каждую выбитую бурями невидимую ловушку, каждый коварный угол скалы.

На полпути она различает племянницу, сидящую на полотенце у валуна. Нинон тоже ее увидела. Она вскакивает, зовет мать. Лили-Анн продолжает бежать. Одним прыжком преодолев последние ступеньки, плюхается на песок, встает. В двадцати метрах от нее Нинон замерла в нерешительности, будто боится ошибиться, побежать и увидеть перед собой незнакомку. Она переминается с ноги на ногу, глядя на приближающуюся Лили-Анн. Сомнение улетучивается из ее больших глаз, и вдруг, не выдержав, она устремляется вперед. Вскидывает ножки раз, другой, третий. Вот и у цели. Маленькое подвижное тельце Нинон прижимается к телу Лили-Анн, ручонки обвивают ее шею, стискивают крепко, очень крепко, до боли.

– Я здесь, детка, – шепчет Лили-Анн ей в щеку.

– Лили, – коротко выдыхает Нинон.

Лора и Марк поднялись к верхнему краю пляжа. Ножки Нинон вновь касаются мягкого песка, но она не хочет отойти от тети, так и стоит, прижавшись к ее бедру. Лили-Анн смотрит на сестру, улыбка дрожит на ее губах. Каштановые волосы Лоры кое-как скручены в узел, круги под глазами, выделяющиеся на смуглой коже, не глубже обычного. Только во взгляде светлых глаз сквозит непривычная усталость. Лили-Анн целует сестру, сжимает ее локти, отстраняется. Они всегда стеснялись выказывать свою любовь. Особенно Лора. Лора вообще не дает выхода ничему из того, что бурлит в ней.

– От тебя несет лошадью, – замечает она.

– Иначе мы бы не приехали вовремя.

– Я рада, что ты здесь. Пусть даже…

Ей нет нужды заканчивать фразу. Отсутствием родителей пропитана каждая песчинка, каждая волна, каждая сухая водоросль на этом пляже. Плакала ли Лора, когда взрывы стерли с лица земли Японию? Лили-Анн никогда не видела слез сестры, разве что от смеха. Да она никогда и не знала, что чувствует старшая, счастлива ли она, сделав тот или иной выбор в жизни. Как будто этот вопрос – о счастье – слишком абстрактен, чтобы касаться Лоры. Важны только конкретные решения, и, приняв их, сестра не отступится до конца.

Лили-Анн дружески целует в щеку зятя. Для нее Марк – образец надежного мужчины. Слишком гладкий, казалось ей в начале его отношений с Лорой. Лили-Анн нравятся люди шероховатые, ободранные жизнью, со шрамами, с горящими глазами, с губами, отмеченными тысячекратным утолением голода и всё еще голодными. Люди, потрепанные жизнью и внутренними бурями. Полная противоположность этому серьезному, с резковатыми манерами врачу. Потом она лучше узнала его. Оценила. И теперь, перед угрозой взрывов, непробиваемый прагматизм этой четы ее успокаивает.

– Я опять ухожу, надо помочь на большом пляже, – говорит он.