Анатомия любви - Дана Шварц

Хейзел огляделась. Никто не обращал на них особого внимания. Даже мисс Хартвик-Эллис, как правило, ревностно следившая за тем, чем занимается Хейзел, была увлечена флиртом с сыном датского посла и едва отрывала взгляд от светловолосого красавца, даже чтобы моргнуть.

– Наверное, нам следует взять с собой компаньонку? – сказала Хейзел.

– О, ерунда. – Бернард схватил Хейзел за руку и повел к черному ходу. – Ты собиралась пойти на какую-то кошмарную хирургическую демонстрацию в Старом городе со мной вдвоем!

Они стояли в крошечном коридоре для слуг, ведущем в кухню, который едва освещался мигающими газовыми лампами. Мимо с подносом сладостей прошел лакей, который вежливо отвел взгляд.

Хейзел попыталась отстраниться и вернуться в зал.

– Ну, вообще-то на демонстрации мы бы не были только вдвоем, но…

Не успела она закончить предложение, как губы Бернарда прижались к ее. Его язык влажным червем скользнул меж ее сомкнутых губ, заставив их раскрыться.

Губы у него были холодными и неприятными, а язык – липким. Какая-то часть мозга велела Хейзел отвесить ему пощечину и убежать прочь. Тысячи резких слов рядами выстроились в голове, но ей, похоже, было не под силу выдавить их из себя. Более того, ее телом тоже овладело странное онемение. Она могла лишь стоять, распахнув глаза, как рыба, и ждать, когда Бернард наконец оторвется от нее с удовлетворенным причмокиванием. Он утер рот рукавом, поигрывая бровями.

У Хейзел все внутри перевернулось, и она с трудом сдержалась, чтобы не скривиться, глядя на Бернарда – на его грубое лицо, пустой взгляд и влажно поблескивающие губы. Так вот он какой, поцелуй. О нем, вдохновляющем великих творцов, она читала в романах и поэмах. На самом деле он оказался более влажным, чем она представляла, и холодным.

Наконец к Хейзел вернулся голос, и она вырвалась из объятий Бернарда.

– Я не знаю, что, во имя всего святого, ты творишь, но ты погубишь нас обоих. Если кто-то видел, что сейчас произошло…

Бернард упер кулаки в бока и выпятил грудь.

– Что? Слуга? Твоя репутация ничуть не пострадала, Хейз. Я по-прежнему собираюсь на тебе жениться, так что можешь не беспокоиться.

На мгновение перед ее глазами мелькнула другая жизнь, где она побирается на улицах, где вынуждена переехать в Йоркшир и всю оставшуюся жизнь притворяться Джорджем Хейзелтоном. Возможно, она могла бы стать повитухой, безумной старухой, живущей в крошечной, полной трав, корней и дурно пахнущих снадобий лесной хижине и помогающей женщинам в беде. Она могла бы быть хирургом, учителем, ведьмой – страшной, но поучительной историей, которую рассказывали бы дрожащим дебютанткам перед первым выходом в свет. Легендой.

Но это видение длилось лишь миг, а затем исчезло, словно песок с ладони в ветреный день. У нее не было другого пути в жизни, кроме как стать виконтессой Алмонт, выйти замуж за Бернарда. И ей никогда больше не узнать ничьих поцелуев, кроме его.

Бернард наклонился и поцеловал Хейзел еще раз.

– Идем, – сказал он, снова хватая ее за руку. – Вернемся к гостям.

Хейзел позволила ему проводить себя по коридору для слуг в полный света и шума бальный зал. Она, оцепенев, шла вперед, не обращая внимания на то, что Бернард направился к оркестру и что-то прошептал на ухо главному скрипачу, тут же остановившему музыку.

Танцоры сбились с такта, дамы запутались в юбках. Бернард поднял вверх хрустальный бокал и пару раз постучал по нему ножом, привлекая внимание гостей.

Рядом, сияя улыбкой, стоял лорд Алмонт.

– Приветствую, приветствую всех, – нарочито низким голосом провозгласил Бернард. – Да, здравствуйте. Мой отец, виконт, и моя матушка, виконтесса, и, конечно, я хотим поблагодарить вас всех за то, что вы присоединились к нашему скромному празднику. Ежегодный бал – это традиция, которая невероятно радует меня и, надеюсь, будет радовать еще долгие годы. Прошу прощения за то, что прервал увеселения, но у меня есть небольшое объявление. Мы с прелестной мисс Синнетт обручились. Точнее, почти обручились. Хейзел, дорогая, ты станешь моей женой?

Картина зала перед глазами Хейзел сузилась в туннель, темный и размытый по краям. В ушах зазвенело, а на язык словно песка насыпали.

Все взгляды в зале впились в Хейзел, улыбки толпы напоминали оскалы. Внезапно платье показалось Хейзел удушающе-плотным, а руки и шея покрылись крупными мурашками. В зале стояла полная тишина, не считая позвякивания бокалов с шампанским. Они ждали, когда она скажет хоть слово, даст свой ответ.

Не в силах выдавить из себя ни слова, Хейзел приподняла уголки губ, изобразив нечто похожее на неуверенную улыбку.

– Ага! – воскликнул Бернард.

Раздался взрыв аплодисментов. Хейзел уклонялась от всех пожеланий и похлопываний по руке. Ей вдруг стало тяжело дышать в этом платье. А может, дело было и не в платье, а в этом зале, в этом доме, в ее собственной жизни. Чернота все сильнее туманила взор, и язык стал слишком неповоротливым, чтобы она могла сказать кому-нибудь, что ей нужно выйти.

– Бедняжке, наверное, нужно что-нибудь съесть!

– Должно быть, выпила лишку шампанского! Ха-ха!

– Нужно уложить девочку в постель.

– Бог свидетель, в супружеской постели ей отдыха не видать!

Какая-то добрая душа проводила Хейзел до ее экипажа.

– Пожалуйста, передайте Бернарду мои извинения, – услышала она собственное, обращенное неизвестно к кому, бормотание, прежде чем кучер щелкнул кнутом над спинами лошадей. Экипаж рванулся вперед, увозя Хейзел в безопасность Хоторндена. Но она понимала, что эта безопасность лишь на время. Будущее настигнет ее, даже если она будет бежать от него в экипаже, запряженном четверкой лучших скакунов.

Оказавшись в своей новой импровизированной лаборатории, Хейзел расчистила стол, перевернула страницу в блокноте и поменяла все огарки на новые свечи, готовясь к прибытию Джека Каррера с новым телом в десять утра. Настроение было ужасным. События на балу у Алмонтов постоянно всплывали в памяти, несмотря на то что Хейзел изо всех сил старалась забыть о них и сосредоточиться на грядущем экзамене. Подготовка требовала всего ее времени и внимания. А обдумать ситуацию с Бернардом можно было и позже.

Но в ожидании Джека Каррера Хейзел охватило чувство тревоги, мешавшее сосредоточиться на учебе. К половине одиннадцатого Хейзел наточила все свои писчие перья и разложила их на столе, от меньшего к большему.

От одиннадцати свечей в подсвечниках остались лишь оплывшие пеньки. В итоге за несколько минут до полудня Хейзел услышала стук в дверь подземелья.

– Наконец-то, – буркнула она себе под нос. – Входи! Открыто.