Единственная для принца. Книга 2 - Анна Агатова

И багровеющий лицом отец, и довольный сводный братец стояли и смотрели, как я дергалась от каждого удара, как кричала, как плакала.

Сквозь боль и холодную воду, которой меня отливали, чтобы оттащить на сенник, я видела их размытые силуэты. Лиц не видела – не до того было. Но, думаю, оба были довольны – один отомстил мне за то, что я родилась и этим опозорила его честное имя, а другой – за то, что была такой неуступчивой. Почти год я ускользала от него, его липких ладоней, горячего дыхания, запах которого вызывал у меня омерзение, от его слов, наполненных гнусностями, от которых сердце стучало как ненормальное.

Я боялась сводного брата. И боялась не напрасно – он был жесток, даже больше – он получал удовольствие, когда кого-нибудь мучил. Я слышала не однажды среди слуг разговоры, что опять от его вынесли тело бездыханной девушки, изуродованной, замученной.

Мёртвой.

Всё делалось тихо, так, чтобы отец не знал.

И то, что он поймал нас в тот момент, было моим счастьем. Я это поняла не сразу. И если бы ни слова кухарки, то, наверное, так и не поняла бы никогда.

Она выхаживала меня там же, на сеннике: приходила ко мне утром и вечером, приносила молоко, иногда хлеб, промывала раны на спине и рассказывала. Много рассказывала.

И про то, что король Юзеппи устроил хорошую взбучку наследнику. Никто не понял, почему он кричал – король предусмотрительно выгнал всех из комнаты брата. И если слов было не разобрать, то бешеный рык был слышен в коридорах, и никому в голову не пришло подслушать, все просто прятались, боясь королевского гнева. Но я догадывалась – я была слишком ценным товаром, чтобы меня вот так испортить. На моё обучение уже тогда тратились такие средства, что мне даже не хотелось об этом думать.

Рассказывала кухарка и про мою мать, которая в самом деле любила отца, и про отца, который её хоть и не любил, а просто не мог удержаться и пройти мимо экзотики, всё же высоко ценил её, и не отослал от двора, и всё так же доверял ей охрану своей жены.

И даже даровал мне жизнь, не став проверять, его я дочь или нет. Он, по словам кухарки, поверил матери на слово, что мой отец – кто-то из погибших недавно охранников короля.

Я помню маму, она не была красавицей – широкое плосковатое лицо с раскосыми глазами, жесткие черные волосы, очень крупные губы. Это для светловолосых и голубоглазых оландезийцев её смуглая кожа и темные глаза были невероятной диковинкой, и многие пытались добиться её внимания. Но только, по словам кухарки, мать моя была однолюбкой. Когда король уже насытился ею и перестал к ней приходить, она продолжала хранить ему верность, такую глупую, ненужную никому верность, и не отвечала ни одному мужчине.

А их было очень и очень много вокруг: и тех, кому она нравилась просто как женщина, и тех, кто тоже хотел экзотики, и тех, кто хотел «объедков» с королевского стола. Были и такие, кто звал её замуж. Даже не взирая на моё существование. Я, по меркам оландезийцев, была позором для одинокой женщины.

Она ведь так и не сказала, чья я дочь.

Хотя, зная какой он, мой отец (от этой мысли во рту всегда появлялась едкая горечь), я не могла поверить, что он не проверял. Думаю, он позволил матери считать, что она обманула его, а сам строил свои далеко идущие планы уже тогда.

Он всегда и всеми пытался играть.

Вот и матерью моей играл. Она ведь и погибла именно из-за этой своей любви, из-за того, что король умело использовал её – закрыла его собой от убийцы. Его, а не его жену. А ведь именно для охраны королевской жены была нанята. Я не понимала, как же надо было любить чужого мужчину, чтобы защищать его жену, готовить охранниц для её защиты, да ещё и закрыть собой этого человека от кинжала убийцы.

И только умирая, она подумала и обо мне, и на последнем издыхании закляла всей своей магией отца, чтобы он берег меня и защищал. И он меня берёг. Только для себя, вернее, для своих политических целей. Так берёг, что мне пришлось прятаться ото всех там, куда ни единому человеку не было хода - за каменной маской спокойствия. И там, глубине души, долго строить план противостояния его воле и целям, в одиночестве, без поддержки, создавая видимость покорности.

А потом терпеть ложные обвинения, оскорбления, эту порку, унижение...

И рассказывать всё это Зиаду я не собиралась: мои отношения с отцом – это мои и только мои отношения, и нечего вмешивать сюда ещё кого-то. Он и так достаточно поучаствовал.

- Это я упала в детстве, - сказала, глядя в потолок. – Так бывает с маленькими детьми.

- Да? – протянул Зиад, и я снова увидела, как блеснули его зубы. – Ну хорошо, маленькая ты моя девочка, пусть этот секрет останется с тобой.

Он снова принялся меня целовать, только я уже не могла расслабиться. Он приподнялся надо мной:

- А я ведь ещё один твой секрет знаю… - протянул загадочно.

- И какой же? – глянула я на него с деланным интересом.

Мне уже было не до игр — воспоминания подняли грязную волну в душе, и ничего не было интересно.

- Я знаю твой самый большой секрет, - ямочка на его щеке вдруг исчезла, и мне показалось, что черты его лица хищно заострились, а в глазах мелькнуло что-то недоброе, хотя в этой глубокой тьме видно было плохо. Но сердце опять предательски подпрыгнуло и ухнуло в живот. У кого как, а у меня живот, похоже, - орган, чувствующий неприятности.

Я напружинилась и чуть отстранилась, чтобы оценить обстановку – места было мало, прямая атака невозможна. Да если бы и была возможна, я бы не одолела его. Зиад выше меня на голову, а вся его расслабленность, изящество фигуры и гибкость - лишь видимость, под которой скрывался ловкий и опасный боец.

Это был простой вывод из сведений, которые мне продолжала приносить Ариша, заигравшаяся в разведчика: Зиад вместе с братом брал уроки у Хараевского и ещё пары отличных мастеров-боевиков столицы Бенестарии. Это наивный цветочек Ариша не понимала, о чем мне мимоходом рассказала. Но я-то, дочь своей матери, знала зачем и почему некоторые воины проходят такую подготовку.

И я вполне могла предположить, что уровень владения рукопашным боем это парня, моего первого мужины, намного превышает мой. И уж конечно, он вполне справится с голой девицей, которая лежит в его постели, каким бы хорошим бойцом она ни была.

А я не была хорошим бойцом, я себе не льстила, и то, что мне удавалось кого-то достать или не дать вывалять себя об пол, лишь потому, что использовала любую возможность и не гнушалась подлостью в бою.

Здесь же это не пройдёт.

Значит, нужна хитрость. Сердце заходилось в нервном стуке, а ведь ещё нужно было делать вид, что ничего страшного не произошло. В такой ситуации много не придумаешь. Но… плана отхода нет, а значит, как говорила моя мама, ты до тех пор не проиграла бой, пока не сдалась. Поэтому сначала нужно узнать всё до конца – что ему известно обо мне, как он хочет использовать эти сведения, отдаст ли меня отцу или я ещё смогу что-то предпринять.