Ангелы мщения. Женщины-снайперы Великой Отечественной - Любовь Виноградова

Ася Акимова была подругой Шуры еще до войны. Появление ее в 123-м полку было необычным: Шура Окунева просто привезла Асю с собой, съездив на побывку в Москву[274]. Ася — Анастасия Славнова — написала в воспоминаниях, как Шура, приехав в Москву, навестила ее в батальоне ПВО, где Ася служила. Ася погуляла с ней по Москве и пошла провожать подругу на поезд. Они заболтались, а поезд тронулся, увезя Асю на фронт. В кармане у нее был комсомольский билет и увольнительная, так что с документами сложностей не возникло[275].

Славнов рассердился и велел Асе отправляться обратно, Шура убеждала его, что Ася была в Москве в МПВО, а значит, может быть и пулеметчицей. Но к пулеметному делу дежурства на крышах не имели отношения. Для Славнова имела значение твердая уверенность Шуры, что она за два дня обучит Асю пулеметному делу и та будет хорошо воевать. Ася осталась в полку и была пулеметчицей до марта 1944 года, когда в бою получила контузию и множественные ранения в голову, живот и левую руку. Она решила, что после госпиталя вернется в свой полк, и в августе снова была там. Пулеметчицей воевать по здоровью уже не могла и, когда с ней познакомились девушки-снайперы, начала работу писарем в штабе. «У нее любовь с командиром полка», — услышала от кого-то Аня Мулатова вскоре после появления Аси. «Что ж, человек он хороший»[276], — пожала плечами Аня, не привыкшая судить кого-либо.

Перейдя границу Литвы, они шли и шли вперед, время от времени отражая контратаки немцев. Частенько обгоняли свой обоз с кухней и оставались голодными. Успеет ли кухня? Найдет ли их повар с готовой едой? Донесет ли еду целой во фляге на плечах и уцелеет ли сам? Клава Пантелеева в те месяцы частенько вспоминала питание в снайперской школе: еду трижды в день по расписанию, мало тебе — пожуй хлеб. И спасибо командирам в школе, что научили есть быстро, на фронте это умение очень пригодилось. А вот оставить про запас хотя бы кусочек хлеба они так и не приучились.

Повар, как-то в наступлении принесший им еду в железном термосе за плечами, не видел, хоть и подозревал неладное, что термос пробит и почти все вытекло. Девушки остались голодными, даже сухарей у них не было. Вскоре после этого — другая беда: пока тот же повар, немолодой дядька, под огнем полз до них, вся еда успела на июльской жаре прокиснуть. Командир, попробовав, сказал, что кисло, и приказал вылить. Кто-то из девушек, возможно, и прокисшую кашу бы съел, но рисковать в наступлении не станут: понос тут не нужен. Как и многих других солдат, спасал взвод Пантелеевой старшина-украинец Карасенко, который то поймает бегающего у деревни поросенка, то приведет корову — чтобы девушки, кто умеет, подоили; а то и нарежет конины с убитой лошади. Эту конину совсем было не разжевать, от нее ужасно болели десны — особенно если лошадка попалась старая[277].

Пробитая бочка полевой кухни, означавшая, что поесть горячей еды не придется, для Ани Мулатовой была связана с тяжелым воспоминанием. Привал в трудном пути, долгожданный отдых и обед могли обернуться совсем другим. Трагически закончился для взвода привал у озера в Литве.

Передохнув неделю у местечка Лейпуны, 123-й полк 29 июля снова двинулся вперед по извилистому маршруту вдоль литовско-польской границы — трудно было наступать в этом озерном краю. У озера Шлаванта снова были в боях. Немцы только и ждали, чтобы побольше советских солдат скопилось где-нибудь на перешейке между озерами, чтоб ударить по ним. Полк Славнова как-то остановился на привал у озера со странным именем Салопироги[278]. Сюда должны были привезти им на лошади обед — бочку с кашей. На привале у красивого озера девушки разбрелись кто куда. Кто-то, разувшись и закатав брюки, пошел бродить по воде — без гимнастерок, в белых мужских нижних рубахах. Аня и Тася только успели зайти «в кустики», как услышали шипение, которое им уже хорошо было знакомо: снаряд![279]

«Ой, бежать!» — подумала Аня. Но куда бежать? Рядом они увидели вырытые кем-то до них ячейки, окопчики — маленькие, на одного человека. Думать было некогда, начался сильный обстрел. В окопчик прыгнула Тася, и Аня туда же — втиснулись вплотную. Сверху на Аню, почти ей на голову, прыгнул солдат-поваренок. Так втроем они переждали как-то этот обстрел. Наконец все стихло, можно было выйти и «подсчитать бабки». Лошадь, которая привезла кухню, лежала в упряжи раненая, из раны хлестала кровь. Из пробитой бочки лезла каша. Девушки были все на месте и не ранены, только не видно было комсорга Клавы Чистяковой. Стали искать, и кто-то увидел в озере надутую пузырем белую рубаху: Клава лежала в воде вниз лицом, осколок попал ей в сердце. Похоронили Клаву там же у озера.

А кашу все-таки поели, хотя в ней попадались осколки и она отдавала металлом. Скоро раздалась команда «Подъем!», и нужно было идти дальше.

Где-то в Литве полк Клавы Пантелеевой снова пополнили, на этот раз узбеками, которые были «те еще солдаты». Девушки из Клавиного взвода относились к узбекам сначала с жалостью: как же, ничего не понимают, мерзнут, боятся, военного дела не знают совершенно, много немолодых. Узбеки все время жаловались: «Не можем идти, жопу натерли, курсак (живот) болит». Поначалу девушки даже несли за них вещи и автоматы в придачу к собственным винтовкам (их собственные вещмешки ехали на повозке). Но переходы становились все длиннее, и всем узбеки надоели. Как-то командир роты Панченко предложил комсоргу Шпаку проучить узбеков. Проучили в духе того времени, и даже девушкам это не показалось чем-то жестоким. «Выстроил их у сарая, сказал, что будет расстреливать». Узбеки клялись, что больше так вести себя не будут. «Жопа не болит, курсак не болит», — дразнили их девушки[280].

Состоящее из узбеков пополнение считалось ударом по боеспособности части. Ветеран войны, столкнувшийся с таким пополнением тоже в Литве, вспоминал: «По приговору тройки расстреливали двух узбеков за бегство с поля боя. Зачитывают приговор, а эти двое уже стоят полностью отрешенные от всего мира, они уже не с нами. Это было тяжело видеть… Но если быть до конца честным, узбеки были плохие вояки»[281].

Как только перешли границу Литвы, обстановка изменилась. В разоренных белорусских деревнях оборванные крестьяне радовались советским солдатам как родным и угощали картошкой — если была хотя бы картошка. А в Литве добротные, с яблоневыми садами и аккуратными огородами хутора были по большей части пусты — люди попрятались в леса. Если и встречали солдаты местных, то большинство относилось к советским с плохо прикрытой враждебностью. В Литве, всего несколько лет назад «влившейся в дружную семью советских народов», немалая часть населения была больше рада немцам, чем русским.