Я дрался на танке. Продолжение бестселлера "Я дрался на Т-34" - Артем Драбкин

— Колонна машин?

— И машины и самоходки отступавшие, не «Фердинанды», а типа «артштурм». Форсировать пришлось по дну. Короче говоря, все члены экипажа перешли по льду на ту сторону, а там командир бригады, покойный нынче, ГСС, полковник Жариков Иван Алексеевич, встречал: кружка спирта, закуска.

— А как же по дну-то, герметично же машину не закрыть?

— Конечно, сплошной ливень, промокли. Сразу по чарке водки. Согрелись, но мокрые, поехали дальше. Впереди г. Лодзь. Тут у нас стартер замкнуло — купание сказалось, потом заводили с толкача, но в конце концов до Одера дошли. Лодзь взяли без потерь, дальше идем, все нормально, мы немцев опережаем, они всегда сзади. Идем, ночь уже, справа высотка, и с нее фаустпатрон — промахнулись.

За Лодзью взяли спиртзавод. Ребята говорят:

— Надо спиртом запастись.

— Куда? В питьевой бачок? — Они из алюминиевого сплава, по 2 литра каждый, закрывается винтовой крышкой.

— Мы же за два дня не дойдем до Берлина — мало будет!

— Тогда надо в топливный бачок (два топливных бачка и один запасной масляный), объемом по 90 литров. Хорошо промой этим же спиртом и заливай под завязку. Ну, иди…

— Мы уже залили.

Я вам говорил, что в наступлении мы опережали немца, естественно, на марше скорость максимальная, у механика-водителя люк открыт, я как командир сижу, люк тоже открыт. Ветер, температура градусов 10–15, просифонивает насквозь. Комбат дает команду: «Малый привал!» Открываем бачок, закуска у нас уже есть (до войны такой толстой колбасы я лично в Туле не видел. Хорошая колбаса была, и сало украинское толщиной в ладонь, и шоколад у нас был, и изюм), наливаем граммов 150 70-процентного спирта, сразу воду и закусываешь. Потом команда: «По машинам!» — и вперед. Мы за сутки по 90 километров наматывали на танке, да тут еще и огневые столкновения были. В общем, за сутки 8–10 раз останавливались. Потом, когда до Одера дошли и нас переправили на плацдарм, оказалось, что там тоже спиртзавод был. Наши взяли, узнали, что спиртзавод, и напились. Немцы пошли в атаку и всех перебили. Наши с потерями отбили, опять напились, оставили, опять взяли. Начальство догадалось, цистерну нашли, вылили на землю, было это в начале февраля, снега большого не было, мирные жители ушли, а коров оставили, и вот эти коровы напились пьяными. Нам это рассказали. 23 февраля, это праздник, к этому моменту Жуков отдал приказ: «Войскам, которые находятся на Плацдарме, 100 граммов не выдавать». Почему? Своего хватало!

Дошли до Одера, и нас направили вдоль него на север. Потом переправляли на ту сторону на пароме. Слепа дамба. Поставили машину, и затяфкали наши зенитки 37-миллиметровые. Смотрим — «Фокке-Вульф-190» разворачивается и на нас пикирует. Ну куда деваться? Весь экипаж спрятался за танк, чтобы в тени быть, потом видим, летит бомба. Представляете наше ощущение? Упала она на дамбу с той стороны и там взорвалась. Повезло.

Там у нас еще были бои по расширению плацдарма, 2 марта, тогда два плацдарма соединились и окружили Кюстрин. Мы действовали с 8-й ударной армией Чуйкова. Нас поставили на внешнюю линию окружения, мы зарылись. Представь, чтобы танк зарыть, примерно 28 кубометров земли надо вынуть!

— С вами были автоматчики?

— Да. Зарыли. Сижу я и наблюдаю, погода пасмурная, но дождя нет, у меня бинокль немецкий, я вперед смотрю. Механик-водитель принес обед. Я сидел на крыше, опершись на люк заряжающего. Спрыгнул с башни на трансмиссию, потом на землю, и вдруг пролетает над головой болванка. Покушали. Обратно полез, и тут мне стало страшно. На люке, вокруг отверстия сделан валик из металла диаметром 100 мм, чтобы вода внутрь не затекала, так вот на этом валике осталась вмятина от пролетевшей болванки. Задержись я на 10–15 секунд — ничего бы от меня не осталось. Это не бой. В бою — там азарт. Приказ. Ждем сигнал к атаке. Когда ждешь, всякие мысли лезут: «Что будет? Живой останешься или калекой? Повезет или не повезет?» Лучше быть убитым, чем стать калекой. Конечно, матери пусть калека, но живой. А когда первый выстрел сделали, приходишь в себя.

Так вот объявили, что будет пехота меняться. А у меня перед этим, как раз 2-го марта, когда расширяли плацдарм, ранило командира орудия Михаила Михайловича Азизова (вообще-то он Магомед Магомедович). Мы взяли небольшой населенный пункт и видим — встает в нашей шинели с карабином пехотинец и стреляет в него. Оказалось, власовец. Попал в автомат. Потом его ухлопали. Наводчика в тыл отправили. Он сам дошел, все нормально. После Победы он вернулся к нам в часть. Дали другого. Парень из Сталинградской области. Сорвиголова.

В начале марта они попытались прорваться из Кюстрина. Я говорил, что нам сказали, что пехота должна меняться. Видим — идет колонна со стороны внутреннего кольца. Кричим: «Стой! Кто идет?!» А оттуда по нас… На трансмиссии лежал ящик с итальянскими гранатами, такие кругленькие, как яйцо. Я гранату бросил метров на 50. И началось. Вытащили лобовой пулемет — они же на нас с тыла зашли. Башню развернули. Со мной автоматчик. Пулемет на бруствер поставили, огонь ведем. Попали или нет — не разберешь. И тут взрыв! У меня пулемет ДТ подбросило и мне диском по носу, я на какое-то мгновение отключился. Оказалось, кто-то фуганул из фаустпатрона, и он, не долетев до меня, стукнулся об землю. Основной взрыв в землю ушел, а этот пулемет мне нос сломал. Отбили атаку. Израсходовали 8 снарядов и 16 дисков пулеметных. Положили человек 800. И когда рассвело, они флаг выбросили.

Числа 10-го или 9-го нас разместили в небольшой рощице. На плацдарме войск уже было много. Мы опять зарылись. День был хороший, солнечный. Это уже ближе к 16 апреля. Остались мы по одному человеку в машине, а остальные в баню пошли. Я стою на боеукладке, крышка люка заряжающего открыта, моя голова выше крыши башни. Стрельба идет, слышу — что-то урчит, фырчит, я за ручку крышки люка беру и закрываю. В это время взрыв! У меня из глаз искры, дышать нечем! Больше ничего не взрывается. Очухался. Танк стоит, а метрах в двух от него воронка, метра два-три в диаметре и глубина с метр, не меньше. Хорошо, что это был одиночный выстрел. Чуть-чуть бы, и все… Смотрю, на стволе пушки вмятина приличная. Чехол, как пошли в наступление, 14 января не надевали, а заклеивали бумагой, чтобы в ствол пыль не попадала. Открываю — внутри выступ, стрелять нельзя. Доложил по команде, с 15 на 16 ночью нас послали на сборный пункт аварийных машин, менять ствол пушки. Посмотрели. Говорят: «Вы ложитесь». Мы легли спать на брезент и брезентом накрылись — тепло уже было. Разбудили. Гул стоит, самолеты идут туда и обратно, «катюши» играют, артиллерия бьет! Мы спали и ничего не слышали. Техники говорят: «Принимайте». Приняли. Догнали своих.

22 апреля мы вышли к восточному пригороду Берлина, Марцану. Там мы ночевали. Пришли туда к вечеру, пригород выглядел так, как наши садовые участки. Небольшие домики, щитовые однокомнатные, в доме диванчик. Вишня или черешня под окном. Не разрушали его. Когда бои шли, конечно, и дома эти, и сады давили, тут никуда не денешься. Пошли дальше. Вышли на улицу, которая пересекалась с Франкфурт-аллеей, которая шла от центра и по направлению к Франкфурту-на-Одере. Пересекли ее. Дальше Шлиссенгарт, Восточный, а раньше Селезский вокзал. Мы остановились перед перекрестком, на углу справа виднеется ствол. Наши автоматчики сказали, что там зарыта самоходка. Фуганули по ней из фаустпатрона, а там никого — сбежали все. Мои товарищи были впереди, я шел несколько сзади справа, и ко мне обратились артиллеристы за помощью. Попросили пойти на улицу, которая шла параллельно Франкфурт-аллее и пересекала нашу, между Франкфурт-аллей и Селезским вокзалом. Оказалось, что это артиллеристы 122-миллиметровых гаубиц. Они вошли на улицу, а с верхних этажей по ним открыли огонь и расчеты побили, они отступили, оставив орудия. Я по верхним этажам из пулемета и пушки работал, а автоматчики, которые со мной были, заняли эти дома. Орудия вернули.