Австрийские фрукты - Анна Берсенева

– Расскажу, – сказала Евгения Вениаминовна. – Только давай пойдем ко мне в комнату.

– Зачем? – насторожилась Таня.

– Ты всего пугаешься. – Та покачала головой. – Как ты провела эти пять лет?.. Страшно представить. Мы пойдем ко мне, чтобы ты посмотрела – может быть, выберешь себе что-нибудь. Мой гардероб не всегда был старческим, да и ретро нынче в моде. Теперь это «винтаж» называется, ведь так?

Таня понятия не имела, что такое винтаж, но надела бы даже ватник, если б Евгения Вениаминовна сказала, что это нужно.

Евгения Вениаминовна жила на первом этаже, в отдаленной части дома. В ее комнате пахло сиренью, потому что на столе стоял большой расписной кувшин с разноцветными ветками.

– На ночь приходится на веранду выносить, – сказала она про сиреневый букет. – Любимые мои цветы, но спать при них невозможно, голова болит.

Она открыла шкаф из светлого узорчатого дерева и сказала:

– Посмотри, Таня. Может, что-нибудь понравится.

В шкафу стоял тот же запах, что и в комоде, из которого Таня взяла полотенце. У нее даже в носу защипало, но не от запаха, едва ощутимого, цветочного, а от того, что она чувствует его снова. В комоде лежали подушечки, набитые травой, Евгения Вениаминовна когда-то объяснила, что они называются «саше». И в этом шкафу, наверное, тоже они разложены, оттого и запах.

Таня обвела взглядом вешалки с платьями, юбками, блузками. Старомодные, конечно, что и говорить. И цвета чересчур уж интеллигентные, еле-еле друг от друга отличаются.

– Тебе действительно пойдет ретро, – наверное, заметив, что она колеблется, сказала Евгения Вениаминовна. – У тебя внешность очень современная и такая, знешь… В идеальном смысле простонародная. Если ее оттенить, например, вот этим платьем, то сочетание получится необычное.

С этими словами она сняла с вешалки светло-синее платье без рукавов, из какого-то необыкновенного материала. Он был плотный, но очень легкий и тускло поблескивал в солнечных лучах, падающих из окна. По всему платью были вышиты маленькие, не больше ногтя, разноцветные розы.

А ведь правда!.. Таня приложила платье к себе, глянула в зеркало на внутренней стороне дверцы.

– Это тафта, – сказала Евгения Вениаминовна. – Старинная прекрасная ткань. И цветы вручную вышиты. С твоей прической просто замечательно выглядит. Эклектично, непринужденно.

Знала б она, сколько Таня перед отъездом помучилась, добиваясь, чтобы ее подстригли так, как она хотела. Чтобы казалось, будто ее прямые светлые волосы сами собой образовали такой резкий ломаный рисунок. Она сама придумала такую прическу, в Болхове в парикмахерской никто не понимал, чего она хочет, пришлось в Орел ехать.

– Ну как, наденешь это? – спросила Евгения Вениаминовна.

– Ага, – кивнула Таня.

– Поверх надо болеро. – Она протянула Тане крошечную узкую кофточку. – И по-моему, у тебя мой размер обуви. Да, точно. Тогда и туфли посмотри.

Она стала одну за другой доставать и открывать коробки, стоящие в шкафу под вешалками. Коробок было много, штук семь. У Тани глаза разбежались, когда она увидела лежащие в них туфли. Особенно одни, белые с лаковыми вставками, ей понравились.

– Белые туфли принято носить только до пяти часов дня, – сказала Евгения Вениаминовна. – У Гербольдов, конечно, не королевский прием, но вот эти, синие, к платью подойдут гораздо лучше. А белые завтра наденешь, если захочешь. Я вывешу платье на веранду. Оно из химчистки, не беспокойся. Но пусть хотя бы десять минут на ветерке повисит, запах шкафа выветрится.

Евгения Вениаминовна вышла из комнаты, а Таня взяла одну синюю туфлю, поставила на ладонь. Она была легкая и мягкая, будто не туфля, а перчатка. Таня пригляделась – туфля была расшита мелкими бисеринками.

– Туфелька Золушки. – Вернувшись, Евгения Вениаминовна увидела, как она рассматривает туфлю. – Муж всегда удивлялся моему размеру обуви.

– Я б такую не купила, честно, – сказала Таня.

– Почему?

– Очень уж дорогая. Кожа натуральная, и бисер еще…

Евгения Вениаминовна улыбнулась.

– Мама моя любила хорошую обувь, – сказала она. – Говорила: если на деньги, отложенные на черный день, купить дорогие туфли, то черный день не наступит никогда. И мне передалось.

– А почему Вениного отца жильцы спасли? – напомнила Таня.

Она и сама не понимала, отчего спросила об этом, от любопытства или от неловкости.

– Их сюда подселили в тридцать седьмом году, – ответила Евгения Вениаминовна, складывая туфли обратно в коробки. – А родителей его арестовали в тридцать восьмом. Тогда же и расстреляли, но это много позднее выяснилось. В тот год стольких соколян забрали, что просто страшно. Тогда ведь аресты вообще повальные были, хватали ради плана всех, кто хоть чем-нибудь выделился из общей массы, а в поселке неординарных людей было много. Каждую ночь воронки здесь шныряли. Ну и его родителей взяли тоже. Они были старые политкаторжане, Сталина знали еще не великим вождем, а обычным бандитом. Естественно, ему не требовались свидетели его восхитительной юности. Алику было девять лет, конечно, должны были забрать в детдом. Но соседи упросили с ними его оставить. Хотя с Аликовыми родителями отношения у них сложились далеко не радужные. Соседи были люди простые, бесхитростные и бесцеремонные, а Алика мать, он запомнил, была прямолинейная, безапелляционная, идейная, к тому же еврейка – в общем, весь набор малоприятных качеств, ведущих к полной несовместимости с кем бы то ни было.

– Их сколько было? – деловито поинтересовалась Таня. – Этих, подселенных?

Она уже надела туфли и чуть не мурлыкала от того, как вошли в них ноги.

– Пять человек. Фамилия их была Драгомановы. Мать с отцом, бабушка и двое детей. Потом еще один мальчик родился, Венин ровесник. Приехали они в Москву из деревни, устроились на завод, и их вселили сюда в те две комнаты, что на втором этаже, а кухня и ванная общие стали.

– Тесновато, – заметила Таня.

– Им, думаю, казалось, что простор бескрайний. Ты не представляешь, в какой тесноте москвичи тогда жили!

Что такое теснота, Таня как раз очень даже представляла. У них с матерью комната была как пенал, еще и в бараке, с общим коридором и кухней да с выгребной ямой на улице. Но обо всем этом она Евгении Вениаминовне говорить не стала. Ей вдруг показалось, что та знает о жизни гораздо больше, чем она, и об этой стороне жизни тоже. Хоть вроде бы не должна была Венина мама знать о бараках и выгребных ямах больше, чем Таня, но вот почему-то казалось, что знает.

– А куда они потом девались, Драгомановы эти? – спросила она.

Ей снова надо было спросить хоть что-нибудь, чтобы избыть неловкость.

– Я их здесь еще застала, когда за Вениного отца вышла замуж. Ну а когда родился Веня, то мой муж добился для них отдельной квартиры. Алик был хороший адвокат, и клиентов благодарных у него было много.