Интеллигент и две Риты - Екатерина Вильмонт

Захар закашлялся и схватился за глаза. Неизвестно, чем бы дело кончилось, но тут откуда ни возьмись появился полицейский и, недолго думая, надел на Захара наручники.

– Граждане, пройдемте в отделение! – как-то радостно проговорил он.

– Да! Пройдемте! – пылал праведным гневом Белолицый.

Захар не мог даже слова сказать, из глаз катились слезы, из носу лило, он кашлял и задыхался. Рита рыдала.

Всех троих доставили в отделение.

– Ну, господа хорошие, давайте разбираться. Предъявите ваши документики! Скуратов, сними с него браслетики! Гражданин, ваши документики! И вы, девушка, документики давайте! Так-так, вы, потерпевший, значит, журналист у нас… Надо же, Белолицый… Так, теперь вы… Тверитинов Захар Алексеевич, вы кто у нас будете?

– Профессор Московского университета, – уже более или менее членораздельно произнес Захар.

– Правда, что ль?

– Правда, – хлюпая носом, подтвердила Рита Метелёва.

– И что ж это вы, господин профессор, мордобоем занимаетесь? Какой пример молодому поколению подаете?

– Подлецов не люблю. А я имею право на один звонок!

Полицейский неласково покосился на журналиста. Не любил он эту братию. Кто знает, чего от него можно ждать? Правда, он пострадавший, но рожа у него прохиндейская… Драчливый профессор нравился ему больше. Да и всяко лучше придерживаться буквы закона.

– Имеете. Только один звоночек!

Рита откликнулась сразу.

– Захар, ты куда запропастился?

– Я в нашем отделении полиции. Меня забрали за драку!

– Поняла. Сейчас буду.

– Что-то стряслось? – поинтересовался Дмитрий Захарович.

– Ваш внук угодил в полицию. За драку. Побегу вызволять.

– Да, такому драчуну жена-адвокат просто необходима.

– А он драчун?

– Еще какой! Интересно, кому он на сей раз успел набить морду?

– Бегу!

Рита влетела в отделение «вся как божия гроза». Капитан Вермишев ахнул. Белолицый позеленел, Рита Метелёва тихо плакала. Профессор Тверитинов тер глаза платком.

– Дамочка, вы кто будете? – не сразу оправился от эстетического шока капитан.

– Я адвокат профессора Тверитинова Маргарита Ольшанская!

Она помахала перед его носом своим удостоверением.

– Что тут произошло? Ба, а ты здесь каким боком, Арсений? А, вижу, ты пострадавший? И за что тебе профессор врезал?

– За дело, – буркнул Захар.

– Я совершенно ничего не понял, – как-то вкрадчиво начал Белолицый. – Похоже, это был взрыв немотивированной ярости, что свидетельствует о нездоровой психике уважаемого профессора.

– Захар Алексеевич, может, вы объясните? – холодно-официальным тоном осведомилась Рита.

– Извольте! Этот тип обидел даму, я счел необходимым проучить его, правда, дама мой порыв не оценила и брызнула в лицо какой-то дрянью, и вот я здесь. Более подробно я ничего объяснять не стану. Пострадавший вправе подать заявление. Я все сказал.

– Господин Белолицый, вы намерены подавать заявление?

– Нет-нет, ни в коем случае. Тем более, что против госпожи Ольшанской у меня шансов нет, – добавил он довольно ядовито.

– Хорошо, что ты это понимаешь! – прошипела Рита Ольшанская.

– Значит, кончим дело миром? – с облегчением подвел итог капитан Вермишев.

– Да-да, безусловно, – поспешил сказать Белолицый.

– Захар Алексеевич, простите, ради бога, простите меня, – взмолилась Рита Метелёва.

– Да я-то прощу, в конце концов, ситуация типичная – вступишься за женщину, а она тебя же и обвинит во всех смертных грехах. Впредь буду умнее. Всех благ, девушка!

Он властно взял под руку Риту Ольшанскую и повел прочь от рыдающей Риты Метелёвой и журналиста Арсения Белолицего.

– Что это было, Захар?

– Хрень. Интеллигентская хрень.

– Может, все-таки объяснишь? Кто эта рыдающая особа?

– Ее тоже зовут Рита. Она сестра Ильи.

– А подробнее?

– О, это долго, скучно и глупо.

– Захар, учти, я сейчас спрашиваю не как твоя женщина, а как твой адвокат.

– Приехали!

– Профессор Тверитинов, извольте объяснить.

– Что я должен объяснять?

– За что ты врезал Арсению?

– За дело.

– И все-таки!

– Отстань, у меня глаза болят.

– Надо немедленно к врачу.

– Еще чего! Промою чаем, и все пройдет. Проверено.

– Ты хочешь сказать, что тебе не первый раз брызнули в глаза?

– Было дело. А если тебе так уж интересно, спроси деда. Он в курсе.

– Спрошу, не сомневайся.

– Я и не сомневаюсь. Но за столь быстрое появление – спасибо. А то пришлось бы посидеть в обезьяннике, удовольствие ниже среднего.

– А тебе и в обезьяннике сидеть приходилось?

– А как же!

– Да, я в тебе не ошиблась! – с восторгом проговорила Рита и прижалась к нему. – Ты настоящий мужик, профессор, я вас не только люблю, но еще и очень-очень уважаю!

– За то, что я сидел в обезьяннике?

– За то, что ты мужик, теперь таких мало.

Через три месяца, после долгих проволочек Степана Гурьева выпустили из тюрьмы, сняв с него все обвинения. А Валентин Васильевич Рубайло, наоборот, сел в тюрьму с таким букетом обвинений, что ему светил пожизненный срок. На Гурьева он возвел напраслину за то, что тот многое знал о его махинациях с медикаментами в военном госпитале в Чечне, где оба служили. Самое забавное, что он умолял адвоката Маргариту Ольшанскую взяться за его дело. Но она категорически отказалась.

Свадьба Риты и Захара состоялась, как и было задумано. Они отметили ее впятером, по-семейному. Но свадебного путешествия не было. Захару предстояло завершить очень важную серию опытов, а Рита плохо себя чувствовала – у нее был сильнейший токсикоз.

Москва! Самотека! Золотая осень. С ума сойти! Сколько лет он тут не был? Двадцать? Двадцать пять? Как все изменилось, и бульвар тоже стал каким-то другим. Совсем мало собак. А какое тут раньше было дружное сообщество собак и собачников. Он тоже выгуливал тут своего пса, дворнягу-найденыша по кличке Май. Ах, какой чудесный был пес – красивый, веселый, добрый. Только детей не любил, видно, натерпелся от них в пору своего бездомья. И ничего от тех лет в жизни не осталось – ни пса, ни Самотеки, ни Москвы… Теперь он тут заезжий иностранец. Немолодой заезжий иностранец, впрочем, до сего дня не ведавший ностальгии. А сегодня накрыло! Эта золотая листва на деревьях и под ногами, этот запах московской осени, совсем особенный… А собак что-то вообще не видно. Или их теперь запрещают тут выгуливать? Хотя нет, вон идет девушка с ирландским терьером на поводке. Господи, а ведь у Лизы тоже был ирландский терьер… И она всем объясняла, что «Майкл, брат Джерри» у Джека Лондона был именно этой породы. Лиза… Интересно, что с ней сталось? И жива ли она вообще? Ее дома на Троицкой улице уже нет, снесли. Да и вообще за эти годы людей так разметало по миру. Ах, какая она была, яркая, рыжая как медный таз, гордая, независимая и удивительно нежная…