Интеллигент и две Риты - Екатерина Вильмонт

Девушка с ирландским терьером на поводке остановилась, достала из кармана ветровки сигареты. Черт возьми, сколько теперь в Москве красивых девушек. Просто на каждом шагу, одна другой лучше! Вот и эта… Хороша! Длинноногая, пышные каштановые волосы, загорелая, видно, недавно с теплого моря…

– Извините, пожалуйста, у вас случайно нет зажигалки?

И голос красивый, глубокий, с волнующей хрипотцой, а глаза! Какие-то сине-зеленые…

– Увы, нет, не курю, – развел он руками и улыбнулся.

Девушка вдруг нахмурилась, словно что-то припоминая.

– Простите, а мы… мы не знакомы?

– К сожалению, нет, не знакомы. Я бы не мог забыть такую интересную девушку.

Он знал, что в свои сорок девять еще нравится даже молодым девушкам. Но эта смотрела на него как-то иначе.

– А как… простите, как вас зовут? – вдруг спросила она.

Он заметил, что она даже затаила дыхание в ожидании его ответа.

– Меня зовут Максим. Максим Муратов.

– О-па! – вырвалось у девушки. – Ни фига себе!

– В чем дело? Мое имя вам что-то говорит? Вы занимаетесь молекулярной биологией?

Она вдруг рассмеялась.

– О нет, я занимаюсь фотографией. Меня зовут Кира.

– Очень приятно, Кира.

– Не знаю, насколько вам будет приятно… Мою маму звали Елизавета Рыбакова.

Кровь бросилась ему в лицо.

– Вы помните маму?

– Ну еще бы! Как она?

– Мама умерла в позапрошлом году.

– Ради бога, простите! Как жалко… Но откуда…

– У мамы сохранилось много ваших фотографий. И я вас узнала… Она… Вы были главной любовью всей ее жизни, она так говорила…

Он чувствовал себя ужасно! Эта девушка как будто в чем-то его обвиняла… А в чем он виноват? Конечно, прискорбно потерять маму, которой было от силы лет сорок пять.

– А, ладно, извините, я пойду. Джерри, идем!

И она почти побежала от него прочь. Но вдруг остановилась, достала сигареты и… зажигалку. Значит, ей нужен был просто предлог, чтобы подойти. А чего она, собственно, так разнервничалась? Жаль, что нас что-то связывает. Она хороша, очень хороша… В другой ситуации я бы приударил за ней…

И вдруг сердце замерло, даже дышать стало трудно. Уж не моя ли она дочь? Он медленно поднялся со скамейки, но застыл в нерешительности. Уносить ноги или подойти к ней и спросить напрямую? Девушка все еще жадно курила, не глядя на него. Она явно тоже пребывала в растерянности. И его вдруг неудержимо потянуло к ней. Она стояла и ждала.

– Простите, Кира!

– Нет, это вы меня простите! Зачем вам это все?

– Кира… скажите… вы моя дочь?

– Нет… то есть да… Нет, я не знаю, я не уверена… Просто мама показывала ваши фотографии и говорила: «Это твой отец». Но мне ничего не нужно… Я не хочу…

– Послушайте, Кира, но коль скоро жизнь так причудливо свела нас, давайте хотя бы поговорим.

– Я сейчас не могу, у меня работа…

– Тогда вечером встретимся?

– Да зачем? Зачем нам встречаться? Какое это все имеет теперь значение? Я вам триста лет не нужна, да и вы мне не шибко надобны. А тогда к чему болячки корябать? Все. Извините, я спешу!

Она в сердцах швырнула окурок на землю и ушла, сердито волоча за собой упирающегося песика. Боже, до чего ж она хороша! Он смотрел ей вслед, а потом наклонился и поднял с земли ее окурок со следами коричневой губной помады.

Прошло пять месяцев. Москва тонула в снегу. Самотечный бульвар в свете фонарей казался театральной декорацией к детской сказке. А все-таки собак тут стало меньше. Или рановато еще? Он знал, что придется подождать, но сидеть на скамейке невозможно, сыро и холодно, и он стал обходить бульвар, как делали все собачники и сейчас, и во времена оны.

Он заметил ее издалека. Светло-коричневая дубленка, джинсы, отвратительные полуваленки с идиотским названием «угги», без шапки. А рядом плетется какой-то тип с карликовым шпицем на поводке. Такому не шпица выгуливать, а, как минимум, дога, сердито подумал он и прибавил шаг.

И вдруг она остановилась как вкопанная, что-то растерянно сказала хозяину шпица и решительно двинулась ему навстречу.

– Кира, добрый вечер, – охрипшим от волнения голосом произнес он.

– Вы зачем тут? Я же вам все сказала! Что, отцовские чувства взыграли? Так знаете что, засуньте эти самые чувства себе в задницу!

Он вдруг счастливо рассмеялся.

– Уже, Кира, уже!

– Что уже? – удивилась она.

– Уже засунул в задницу отцовские чувства. Тем более что я вам вовсе и не отец.

– Как это?

– Так это! Вы тогда швырнули на землю окурок, а я его подобрал…

– И что? Сделали генетическую экспертизу?

– Именно! И был счастлив узнать, что мы с вами не одной крови.

– Ну еще бы, зачем вам…

– Помолчать можешь?

– Ну?

– Знаешь, почему я был счастлив?

– Так понятно же…

– Ничего тебе, дурище, не понятно! Просто я влюбился в тебя по уши, совсем слетел с нарезки, ты мне снишься чуть ли не каждую ночь. Я мучился, думал, что я какой-то урод, втюрился в родную дочь…

Она молча смотрела на него, потом вдруг подпрыгнула, вскинула руку с криком «Йес!» и повисла у него на шее, лихорадочно шепча:

– Да, да, да, я тоже думала, что я урод, в родного отца… Боже, какое счастье… Я люблю тебя, а отца все это время просто ненавидела… Странно, да?

Они долго самозабвенно целовались на морозе.

– Скажи, а если бы экспертиза показала другое, как бы тогда было?

– Никак. Я бы просто исчез навсегда. И все прошло бы и у меня… и у тебя… как болезнь.

Она счастливо засмеялась.

– Скажи, а ты вообще кто? Где живешь, чем занимаешься: Ах да, молекулярной биологией… Ой, у меня столько вопросов!

– У нас впереди еще много лет, я успею еще на все твои вопросы ответить, а у меня вопрос только один – ты выйдешь за меня замуж?

– Дурацкий у тебя вопрос, папашка!

Жили-были старик со старухой, а вернее, старичок со старушкой. Эдакие божьи одуванчики. Каждый день выходили гулять на Самотечный бульвар. Сделают кружок и сядут на лавочку отдохнуть. И все умиляются – ну надо же, какая парочка, как они внимательны друг к другу, какая у них любовь.

И ни один человек, ни одна собака на бульваре знать не знали, ведать не ведали, что на самом деле не любовь их спаяла в единое целое, а ненависть. Они люто ненавидели друг друга столько лет, что, когда ненависть выжгла дотла их души, у обоих уже не осталось сил, чтобы расстаться. И теперь они сделали тот единственный шаг, что отделяет ненависть от любви.