Реквием - Ульяна Соболева

Физические страдания ублюдка не приносили мне облегчения, это заблуждение — считать, что месть может утолить твое отчаяние. Она — просто орудие в руках нашего бессилия перед невозможностью повернуть время вспять. Я его просто наказал. Даже если бы он остался в живых, никогда не смог бы взять в руки ни ствол, ни нож…

Но я должен узнать, кто объявил нам эту войну. Исподтишка, как трусливая подлая крыса. И сейчас нужно задействовать другие методы. Нащупать то самое место, целясь и попав в которое можно разрушить человека полностью.

— Михай, ты не жилец. Но ты ведь не уйдешь из этого мира просто так, ты уже оставил в нем свой след. Вернее, два маленьких следа. Таких беспомощных, кудрявых, которые сейчас, наверное, сладко спят в своих кроватках после того, как мама рассказала им сказку.

Заметил, как он конвульсивно дернулся и поднял голову. Опухшее синюшное лицо — как кусок отбитого мяса, футболка пропитана кровью, руки стали похожи на уродливые обрубки. Он сцепил зубы и процедил:

— Не смей, Граф. Иначе, клянусь, я вернусь с того света и урою тебя.

Я понял, что попал четко в цель. Все до банальности просто. Просто Михай оказался человеком. Да, вот такой парадокс. Но даже самые конченые головорезы имеют свои слабости.

— Я тебе даю слово, а мое слово — кремень. Я не дам их в обиду.

— Да что ты чешешь? Ты уже одних в обиду не дал, — и зашелся в истерическом смехе. Он понимал, что перешел за грань, когда страх за самого себя просто растворился.

— Дело твое… Макс, ты же с пацанами навестишь очаровательную сараевскую семейку. Плохую новость сообщишь, ну, и пожалеешь как следует хозяйку. Правда?

Михай сплюнул на пол и начал истерически кричать:

— Чтоб ты сдох, Граф. И я рад, слышишь, я рад, что смог, бл***, сделать тебе больно. Только это начало, мать твою. Макаронники не успокоятся, пока не отправят всю вашу гнилую семейку в ад.

— Если хочешь, чтобы у тебя был друг, приручи меня.

— А что для этого надо делать? — спросил Маленький принц.

— Надо запастись терпением, — ответил Лис. — Сперва сядь вон там, поодаль, на траву. Вот так. Я буду на тебя искоса поглядывать, а ты молчи. Но с каждым днем садись немного ближе…

(с) А. де Сент-Экзюпери

Смотрел на нее и не понимал, какого хрена притащил ее к себе домой. Я привык жить один, чье-то присутствие мешало мне до бешенства. Я и телок сюда не приводил. Лучше трахаться на их территории — потом свалил и дело с концами. Впрочем, я не церемонился с ними и у себя, но уйти всегда проще, чем кого-то выставить за дверь. Я считал, что женщина, которую я имею, не должна быть женщиной, с которой я сплю по ночам. Потому что по ночам я либо вообще не спал, либо спал с пушкой на соседней подушке и изменять этой привычке не хотел и не собирался.

Когда мы зашли в квартиру, девчонка присвистнула, а я прикидывал, что это за зверек и насколько он безобиден. Да и безобиден ли? Гены генами, а родословная у нее не ахти. Не скажу, что моя блещет чистотой, но я бы не хотел, чтоб у меня что-то украли или устроили вселенский апокалипсис в моей квартире. Да и я понятия не имел, как обращаться с детьми. Последний раз, когда с ними имел дело — это были такие же звереныши, как и я, выросшие на улице. Отпрыски шлюх, наркоманов, алкоголиков с перспективой окончить так же, как и их предки.

Я не привык считать их детьми, даже тех, кто был младше. Это враги, так или иначе претендующие на твой кусок хлеба, добычу и территорию, и не факт, что тот, кто младше — слабее. Но Дарина не была похожа на уличных, и в тот же момент явно не походила на девочек ее возраста, выросших в любви и ласке. Она такой же звереныш, но воспитанный в питомнике. Со своими правилами и законами.

Я был на зоне для малолеток, и интернат мало чем отличается от нее. Девочка прошла определенную школу жизни, и я читал это в ее глазах. Не детских совсем, как и у многих тех, кто видел в жизни то, что видеть детям не положено.

Оставил там на вокзале и вдруг понял, что не могу уехать. Потому что знал, что ее там ждет… Когда-то моя мать стояла так у дороги, торгуя телом за кусок хлеба для меня, пока не сдохла от побоев сутенера, а меня, восьмилетнего, не вышвырнули на улицу из той каморки, в которой мы с ней жили.

Ее не похоронили по-человечески. Закопали на кладбище в низине, где постепенно дождь смывает все кости, крест вбили в свежую могилу с табличкой: "Тищенко Антонина Сергеевна" и возраст указали неточно. Я там ночевал несколько недель, пока кладбищенский сторож с собаками не выгнал. Я, оказывается, помешал ему тем, что закуску с могил собирал, а его собутыльником водяру нечем закусывать было. Ублюдка, забившего мать насмерть, не нашли тогда, а я нашел спустя пару лет, и раздробил ему все кости молотком, а потом расчленил. После этого меня и назвали Зверем. Мне было всего двенадцать.

Потом "малолетка". Заключение психиатров о невменяемости и психологической травме. Они не поняли, что я был вменяем на все "сто" и убийство просчитал до мелочей, вынашивая планы мести четыре года и подбираясь к мрази. Мне повезло, что ублюдок был педофилом и адвокат выгодно использовал это в моем деле. Как и то, что проклятый извращенец торговал мной, зная мой возраст. Меня выпустили через два года. Я отделался парой ножевых на зоне и стойко закрепившейся за мной кликухой. Просто подфартило. Ну должна ж эта сука хоть иногда поворачиваться ко мне фейсом, а не задом. Впрочем, я оптимистично отымел бы ее сзади, но своего добился. У меня была цель и ненависть. Столько ненависти, что ее хватило бы на десятерых. А ненависть чертовски охренительный мотиватор. Она заставляет подниматься из грязи, отряхивать кровь, и переть дальше, как танк. К цели. Пока не уничтожу.

Спустя пять лет я отблагодарил адвоката крупной суммой наличными и работой на Ворона, у которого тогда был на побегушках.

* * *

— Значит так, мелкая, мой дом — мои правила. Ты здесь, пока я не найду для тебя другое место, а значит — ты в гостях. А в гостях к хозяевам относятся с уважением. Я не буду втирать тебе о вечном и учить манерам, но я так скажу — воровать, лазить в моих вещах и вредить окружающей обстановке не рекомендую, так как потом отхлещу ремнем по заднице. Больно отхлещу. Сесть не сможешь.

Она презрительно фыркнула и пожала острыми плечами:

— Напугал. Тоже мне воспитатель. И не так хлестали, — оглядывается по сторонам, даже рот приоткрыла. Видно, что в таких квартирах никогда не бывала. Совсем мелкая. Неужели шестнадцать? Я б и тринадцати не дал. Хотя, может если переодеть, умыть и расчесать…

— Не хами. Я быстро могу вернуть тебя на вокзал. Не забывай, что я твой работодатель — плачу крышей над головой, жрачкой и в любой момент могу уволить без предупреждения и выходного пособия.