Дело Неваляева - Владимир Алексеевич Колганов

того, что могло быть стать поводом для шантажа. Короче, переиграл её вчистую. Прав был Егор!

Вечером Элен позвонила Чаусову:

– Иван Игнатич! Пожалуйста, передайте Александру Васильевичу, что я закончила игры с Идельсоном и теперь… В общем, пусть делает то, что считает нужным.

Если судить по тому, как Элен произнесла эти слова, нетрудно было догадаться, что она далеко не в самом лучшем душевном состоянии.

– Элен, что произошло?

– Да всё сразу навалилось. Наш план, тот, что разработали с Егором, реализовать не удалось. Так уж обстоятельства сложились. А теперь ещё и работу потеряла. Словом, полный крах!

– Ну, не надо унывать! Для государства вы сделали полезное дело, это вам зачтётся. И с работой что-нибудь сообразим. Так что не падайте духом, я ещё вам позвоню.

Разговор закончился, а Элен всё сидела с телефонной трубкой в руках. «Кому бы ещё поплакаться в жилетку? Так ведь некому! У всех свои заботы, им нет дела до того, почему невиновные сидят в тюрьме, а жулики…» Тут Элен положила трубку и включила телевизор. Передавали концерт – всё те же надоевшие всем лица, артисты разевают рот, танцоры пляшут… Зачем всё это?.. Ах да, сегодня праздник, День народного единства.

Глава 20. Прощёное воскресение

Вообще-то, прощёное воскресение было в марте, а на дворе уже октябрь, однако Провидение само выбирает подходящее время, чтобы всё расставить по своим местам и каждому воздать по его заслугам. Это не значит, что непременно надо кого-то наказать или в очередной раз отпустить грехи, но так уж складывается наша жизнь, что иногда возникает желание переосмыслить то, что произошло, и сделать неожиданные выводы.

В тот день Элен немного запоздала – элементарно проспала. Всё потому, что полночи ворочалась с боку на бок, пытаясь разобраться в том, что случилось в её жизни за последние полгода. Однако ночь не самое подходящее время для подобных размышлений, так что ничего толком не придумала, и, когда ехала в Покров, всё продолжала искать ответы на вопрос: что делать дальше?

– А что если Неваляев прав?

Эти слова Егор произнёс вскоре после того, как Элен приехала в колонию. Уже разложила на столе гостинцы, достала бутылочку вина, и тут…

– Этого только не хватало! Контрреволюция в семье… Егор! Что на тебя нашло? Хочешь оправдать тех, кто этого явно не заслуживает?

– Видишь ли, они борются с коррупцией, как могут, иногда незаконными методами, но, согласись, что-то у них всё же получается.

– Ты действовал гораздо эффективнее.

– Однако я сижу в тюрьме, а они продолжают свою работу. Даже несмотря на то, что Неваляев здесь, в колонии.

– Понимаю, к чему ты всё ведёшь. Хочешь создать собственную партию?

– Нет, партия не может существовать без богатых спонсоров. А это значит, что одних будем сажать, а других придётся гладить по головке и навешивать им ордена за заслуги перед Родиной. И кричать на каждом углу, что все равны перед законом.

– А чем партия отличается от неваляевского Фронта? Он тоже существует на деньги жулика.

– История знает и другие примеры. Робин Гуд грабил тех, кто разбогател за счёт народа, и раздавал их имущество беднякам.

– Так мы с тобой до суда Линча дойдём!

– Ну, ты уж скажешь! Людей нельзя убивать, надо их наказывать. А что для барыги самое большое наказание? Лишить его богатства, и пусть начинает всё с нуля, если только сможет.

– Какой-то беспредметный спор! Ну как можно отобрать у Мони его банковские вклады, заводы, газеты, пароходы?

– Да очень просто! Приставить пистолет к виску и сказать: отдай!

– Мы уже пробовали что-то в этом роде. Вот я добыла компромат, и что? Моня по-прежнему весь в белом, а ты, прости меня, в говне.

– Проблема в том, что пистолет был не в моих руках.

– Хочешь сказать, что у тебя бы лучше получилось?

– Будь я на свободе, да! Но, конечно, с твоей помощью.

На этой ноте спор утих. Сели за стол и остаток дни провели так, что для мудрёных разговоров времени уже не оставалось. Только ближе к вечеру Егор снова вернулся к прежней теме, но сделал это так, что хоть стой, хоть падай:

– Послушай, а может, Идельсон ни в чём не виноват? Может, наша жизнь устроена так, что невозможно жить иначе? Непременно надо ловчить, лицемерить, добиваться успеха не своим трудом, а благодаря полезным связям. Ну вот и я стал генералом не потому, что такой умный, честный, а только потому что влиятельные люди продвигали меня по карьерной лестнице.

– Егорушка! Что ты такое говоришь? Ты же сам раскрыл немало сложных дел, ну а Стрекалов, Новосельцев, Тортенберг просто не мешали, позволяли делать то, что ты считаешь нужным.

– В том-то и дело, что позволяли! Но только до поры до времени. И как только я пытался выйти за пределы допустимого, тут же упускали передо мной шлагбаум.

– Ну ладно! Ну, допустим, что Моня всё делал ради блага своей семьи, ради того, чтобы его дети были счастливы. Но этот Влад, он же, если я права, помогал готовить террористов. Его ты тоже хочешь оправдать?

– Влад – это совсем другое дело. Ты же сама мне говорила, что после войны были репрессированы его родственники, многие из них погибли, и вот теперь он не может этого простить. Как бы я поступил на его месте? Не знаю. Возможно, тоже стал бы мстить.

Элен смотрела на Егора широко раскрытыми глазами, не зная, что сказать. «Неужели тюрьма способна так искалечить человека? Был мужественный, умный, сильный, а теперь… Ещё немного, напялит рясу и пойдёт отпускать ворам и жуликам грехи».

По дороге домой Элен продолжила этот разговор, но уже как бы сама с собой, и начала с подведения итогов. «Итак, чего же я добилась? Вскоре после встречи с Тарумовым Влад исчез – то ли сбежал в Литву, то ли ФСБ его арестовала. Так или иначе, но теперь у Мони появилась возможность свалить на Влада все свои грехи, или хотя бы некоторые из них, и почему-то нет сомнений, что у него получится… А вот с двойником куда сложнее. Во время последней встречи Моня сетовал на то, что фильм о Неваляеве будет никому не интересен – так ему сказали в Голливуде. Дело в том, что проигравших американская публика не любит, а Неваляев проиграл по всем фронтам. Сначала его угораздило попасть в тюрьму, а теперь словно бы оказался под гусеницами танка – именно до такого уровня упал его авторитет после присуждения Нобелевской