Меж двух мундиров. Италоязычные подданные Австро-Венгерской империи на Первой мировой войне и в русском плену - Андреа Ди Микеле

Два офицера, один родом из Триеста, другой из Меццо-короны близ Тренто, 5 августа 1915 г. с некоторым смущением написали из лагеря для военнопленных генеральному консулу Италии в Москве, объясняя свое особое положение. В момент пленения, будучи ранеными, они сочли за лучшее объявить себя славянами, зная, что для остальных целью будет Сибирь. После мая 1915 г., рассматривая возможность отправки в Италию, они решили исправить свою «совершенную простительную ошибку». При этом страх прослыть предателями среди своих товарищей заставил их обратиться к итальянским властям конфиденциально, учитывая, что письма проходили через разные руки, прежде чем попадали в Москву[288].

Нечто подобное испросил Франческо Лангер из Триеста, который жаловался, что был ошибочно зарегистрирован как «польский израильтянин» и что теперь не может быть признан итальянцем — как раз в момент, когда это позволило бы ему освободиться[289]. Один капитан из Праги сначала объявил себя чехом, чтобы воспользоваться преимуществами славян, а после отступления русских из Галиции превратился в ревностного немца[290]. Исправления ошибок, сомнения, оппортунистические действия или, возможно, даже результаты подлинных процессов созревания национальных чувств, и как следствие изменение этнической принадлежности были далеко не редкостью, согласно документам австрийских и российских военных архивов[291].

Благодаря непосредственному вмешательству разных государств лагеря для военнопленных вскоре стали местами «национального соревнования», а военнопленные — объектом противостоящей пропаганды, понуждавшей их принять чью-то сторону. Уже во время первых регистраций в сортировочных лагерях эмиссары различных держав старались убедить узников спорных территорий встать на ту или иную сторону. В Дарнице, к примеру, столкнулись капитан из Триеста и лейтенант из Сербии, каждый из которых был вовлечен в переманивание на свою сторону истрийских и далматинских пленных[292]. Итальянские власти несколько раз жаловались российскому правительству и сербскому послу на активность этого сербского офицера, подталкивавшего итальянцев из Трентино и Фриули объявить себя сербами[293].

Сербы тогда встали в центр всех южных славян с целью объединиться в единое государство под их собственным руководством. Это привело к «изъятию» большей части пленников из Далмации и Восточной Истрии в ущерб интересам Италии, что вызвало жесткую конфронтацию между двумя странами по вопросу о будущей судьбе адриатических территорий. По словам итальянского офицера, сообщившего о проблеме с сербским коллегой, тот факт, что эти пленные говорили на славянских языках, не имел никакого значения с точки зрения их «реальной» национальной принадлежности: с учетом их происхождения с территорий, на которые претендовала Италия, они могли быть только итальянцами.

На более позднем этапе специальные военные миссии, в т. ч. итальянская, также приняли меры по отбору и, при необходимости, «перевоспитанию» пленных с целью приписки их к соответствующей нации. Однако лишь ограниченная часть пленных попала в сферу действий этих миссий, не сумевших охватить огромные пространства России. Для значительного числа солдат переход на чью-либо сторону всё же стал неизбежным, даже для тех, кто привык естественно перемещаться между разными языками и культурами: понятно, что многие сделали это ради главного приоритета — выживания и возвращения домой.

23 октября 1914 г. посол России в Риме А. Н. Крупенский отправился к премьер-министру Антонио Саландре, который в те дни, после смерти Антонино ди Сан-Джулиано, временно занимал пост министра иностранных дел, и представил ему предложение от имени царя. Россия заявляла, что готова освободить всех италоязычных австрийских военнопленных, захваченных в Галиции, если Италия возьмет на себя обязательство содержать их на время войны, чтобы они не могли снова вступить в ряды австро-венгерской армии. Саландра оставил за собой право проанализировать предложение, но сразу же пояснил, что, «оценивая благожелательные намерения Его Величества Царя», он все-таки не считал их приемлемыми, прежде всего «из-за выполнения обязанностей нейтралитета», но также и из-за невозможности исключить перспективу, что эти солдаты, доставленные в Италию и ставшие свободными людьми, репатриируются и снова присоединятся к армии Габсбургов[294].

Однако российское посольство, не дожидаясь официального ответа и не проинформировав итальянское правительство, сообщило содержание своего предложения журналистам, и поэтому на следующий день газета «II Messaggero» — яростно интервентистская[295] — открылась с заголовком на всю страницу, излагая постановку вопроса в заведомо искаженном виде и заставляя правительство сделать официальное заявление[296]. Для римской ежедневной газеты условия России заключались в обязательстве Италии не передавать пленных Австро-Венгрии, в то время как на самом деле русские требовали, чтобы их насильно держали на итальянской земле. Так интервентистская пресса и Россия попытались подтолкнуть правительство к принятию предложения, которое фактически вывело бы Италию из состояния нейтралитета. «Случай корыстной щедрости», — определил Саландра тот русский жест в своих мемуарах[297].