Кровавый приговор - Маурицио де Джованни

Бамбинелла посмотрел на свои покрытые лаком ногти и вздохнул.

— Бригадир! Людям нужно во что-то верить. Вы никогда не испытывали такую необходимость?

Майоне взглянул в окно, на окрестности города, которые постепенно оживали под влиянием весны. Вечер нес с собой голоса цикад, и было слышно, как шелестит высокая трава. Верить во что-то? Он вдруг подумал о Лючии, которая смеялась под солнцем двадцать пять лет назад на скалах Мерджелины.

— Да, Бамбине, даже ты иногда бываешь прав. Чтобы жить, надо во что-то верить. Но я здесь по другой причине. Позавчера вечером в Испанских кварталах, в Инжирном переулке, была ранена женщина. Резаная рана на лице.

— Да, я знаю. Красавица Филомена. О ней достаточно говорили. Шлюха-девственница.

Глаза Майоне сузились.

— Как это, шлюха-девственница? Что это значит?

Бамбинелла хихикнул, кокетливо прикрывая рот рукой:

— Это выражение я сам придумал. Я так называю женщин, про которых идет молва, будто они шлюхи, а они ни разу не сделали ничего плохого. В общем, народ говорит полную противоположность правде. Вы ведь должны знать, бригадир, как часто это случается.

— А какова в этом случае правда?

— Я заранее должен сообщить вам, что знаю все эти факты от одной из моих лучших подруг, которая приходится двоюродной сестрой умершему мужу Филомены. Синьора Филомена — вдова. Не знаю, известно ли вам это.

Майоне кивнул:

— Да, известно, — и добавил: — Кажется, у нее есть сын, ему двенадцать лет.

— По-моему, почти тринадцать. Молчаливый мальчик, смуглый-смуглый, как его отец. Я видел его пару раз, когда провожал к ним Ирму — двоюродную сестру, о которой только что говорил. Вы можете себе представить, как на нас смотрели в их переулке! — Бамбинелла снова хихикнул, прикрываясь ладонью. — Из окна над нижним этажом высунулась какая-то мегера, настоящая ведьма из Беневенто. Вы не можете представить, какое у нее было лицо!

Бригадир вспомнил донну Винченцу — ее поджатые губы и свистящий шепот в спину Филомене.

— Как раз могу, поверь мне. Продолжай!

— Так вот. Филомена Руссо получила от Господа в дар красоту. Если вы видели ее хотя бы теперь, когда ее изуродовал шрам, вы можете это понять. Она самая красивая женщина в Неаполе. То есть была самой красивой. Бедная Филомена!

— Почему бедная? Из-за шрама?

— Нет, бригадир, из-за красоты. Красота всю жизнь была для нее проклятием. Вы должны знать, что, если женщина так красива, ей лучше быть проституткой в душе. Если у нее душа проститутки, она живет в роскоши, и ее дети тоже, и мать, и отец — вся семья. Она находит мужчин, которые ее содержат; когда надо, показывает, когда надо, прикрывает то, что, на свое счастье, имеет между бедрами. И мужчины — я-то знаю, какое они дерьмо, не в обиду вам будет сказано, бригадир, — бегут за ней по улицам, как кобели за сучкой. Но если она, как Филомена, в душе не проститутка, ей приходится прятаться, чтобы жить спокойно, но покоя ей все равно не дают.

— А кто не дает спокойно жить Филомене?

Бамбинелла долго смотрел бригадиру в глаза, потом ответил:

— В последнее время — бандит, дон Луиджи Костанцо. И еще торговец тканями, у которого она работает. Она рассказала нам об этом, когда мы были у нее в последний раз. Бандит угрожал ее сыну, а хозяин хотел вышвырнуть ее на улицу.

Майоне сжал кулаки, и это не ускользнуло от внимания Бамбинеллы, который продолжал говорить:

— Я, конечно, не думаю, что они и теперь продолжат ее обижать.

— Кто же, по-твоему, мог это сделать?

Мужчина-проститутка покачал головой:

— Позвольте человеку, который работает с красотой и болезненной любовью, сказать вам кое-что: тот, кто влюбляется в красивого человека, убивает его, но не уродует. Это не был ни один из тех двоих, бригадир. Я не верю, что это кто-то из них. И не могу вам сказать, кто тот сумасшедший, который уничтожил эту великолепную красоту.

— А почему ее называют шлюхой, раз она такая скромная женщина?

— Потому что женщины не желают признать, что есть женщина лучше, чем они. И думают, что мужчины теряют голову не из-за одного того, что только видят ее, а из-за чего-то другого. Знаете, сколько раз такое случалось со мной и до сих пор случается!

Майоне встал и направился к двери.

— Спасибо, Бамбине. Если что-нибудь узнаешь, пошли кого-нибудь за мной. И веди себя хорошо: я не хочу вечно улаживать твои неприятности. Ты мне не сын.

Бамбинелла кокетливо улыбнулся, но его глаза были немного грустными.

— Да, бригадир, я буду осмотрительнее. Но хочу сказать вам кое-что. От красоты можно потерять голову — от красивого лица, но и от красивой души тоже. У вас прекрасная семья, не втягивайте ее в это, если я смею дать вам совет.

Майоне резко остановился перед дверью:

— Нет, не смеешь. И кроме того, для меня это только работа. Всего хорошего.

И бригадир поспешил домой.

Следующее утро было четвертым с тех пор, как первый порыв весеннего ветра пронесся по переулкам за портом. Воздух с каждым часом становился теплей, пальто почти полностью исчезли с улиц, и на нескольких мужчинах уже можно было увидеть соломенные шляпы.

В домах были открыты окна, появлялись на свет кофты и юбки, забытые за долгую зиму; люди пели и ссорились громко, к огромной радости старух сплетниц, которые жадно прислушивались к их голосам со своих балконов.

На улицах легкий ветер, усиленный запахом моря, развлекался, сдувая с голов шляпы и ломая ветки деревьев. Женщины и мужчины, которые много месяцев подряд равнодушно проходили мимо, не обменявшись даже взглядами, теперь внимательно наблюдали друг за другом и посылали в улыбках тайные послания без слов. Снова оживали после зимнего сна чувства, замороженные холодом, — влечение, нежность, зависть, ревность.

На центральных улицах запах лошадиного навоза стал острей, и торговцы с новой силой принялись зазывать покупателей. Воздух был полон обещаний, а среди них кружилась невидимая весна.

Солнце ярко сияло, воздух был нежным и ароматным, и казалось, еще не все потеряно.

Аттилио всей грудью вдыхал легкий ветер, влетавший в маленькое окно его комнаты. В первый раз за много дней он снова думал, что сможет повернуть свою жизнь так, как хочет.

Его дела в театре накануне вечером были не лучше, чем обычно. Даже наоборот: проклятый спесивый осел бичевал и карал его еще больше, если такое вообще возможно. И даже придумал для его персонажа обидное прозвище «щеголь» — специально для того, чтобы ограничить Аттилио, чтобы уменьшить его талант. И словно этого было мало, ложа Эммы по-прежнему пустовала.

Он вздрогнул от мысли, что больше не сможет укрыться в ее обожающих глазах, если люди будут смеяться над ним.