Одиссей. Владычица Зари - Генри Райдер Хаггард

Спотыкаясь, спешил Реи во дворец, и там, пройдя через торжественные залы, хотел уединиться в своих покоях. Но у дверей, ведущих в покои Мериамун, его встретила сама царица. Она стояла, точно изваянная из мрамора в сиянии своей царственной красоты, в парадном одеянии царицы и в венце с золотыми уреями. Черные волосы падали длинными мягкими волнами, темные глаза на бледном, матовом лице казались огромными, и взгляд их был загадочен.

Реи низко поклонился ей и хотел пройти к себе, но она его остановила.

– Куда ты идешь, Реи? – спросила она. – И почему твое лицо так печально?

– Иду заниматься делами, царица, – ответил он. – А печален я потому, что от фараона нет известий, мы не знаем, успешно ли он сразился с апура.

– Да, ты сказал мне правду, – отозвалась она, – но только не всю правду. Входи, я желаю говорить с тобой.

Он вошел в ее покои, и она велела ему сесть подле нее в то самое кресло, где утром сидел Скиталец. А царица Мериамун вдруг опустилась перед ним на колени, из ее глаз хлынули слезы, грудь сдавили рыдания. Он подумал, что наконец-то она дала волю своему горю по сыну, умершему, как и все первенцы в Египте. Она закрыла лицо руками, всё тело ее содрогалось.

– Любимое мое дитя, почему ты так горюешь? – спросил Реи. Но она не ответила, только взяла его руку и сжала. Глаза старого жреца наполнились слезами. Она долго молчала, потом подняла лицо, но не могла вымолвить ни слова. Он погладил ее прекрасную царственную голову, которая никогда не склонялась ни перед одним мужчиной.

– Что с тобой, царица? – снова спросил он, и она наконец ответила:

– Я расскажу тебе, мой добрый друг, единственный друг, который есть у меня на свете, я не могу не рассказать, иначе сердце мое разорвется, рассудок погибнет, в нем воцарится мрак, где будет клубиться зловещий туман, и лишь блуждающие огни будут иногда бросать свой слабый свет на хаос, в который превратился некогда блестящий ум царицы. Ты помнишь ночь – ту ненавистную для меня ночь, когда я стала женой фараона, – помнишь, как я тогда прокралась к тебе и рассказала сон, что мне приснился, – приснился в насмешку надо мной, лежащей рядом с фараоном?

– Да, царица, я хорошо его помню, – ответил Реи. – Странный то был сон, моей мудрости не хватило, чтобы его разгадать.

– А помнишь, как я описала тебе мужчину из моего сна, которого мне суждено полюбить, – мужественный красавец, воин в золотых доспехах, в золотом шлеме застрял бронзовый наконечник копья?

– Да, помню, – ответил Реи.

– А имя, его имя? – прошептала она, глядя в его глаза своими широко раскрытыми глазами. – Не Эперит ли, не Скиталец? Разве не он явился к нам в золотом шлеме с застрявшим в нем бронзовым наконечником копья? Разве не свершилась судьба Мериамун? Слушай же, Реи, слушай! Я полюбила его, как мне и было предсказано судьбой. Лишь только я увидела его, когда он вошел в зал приемов во всем блеске своей мужественной красоты, я узнала его. Узнала мужчину, на которого в незапамятные времена было наложено проклятье, – на него, на ту женщину из сна и на меня, когда вместо двоих нас стало трое и всех нас обрекли страдать из жизни в жизнь и причинять друг другу мучения в земной жизни. Я узнала его, Реи, хотя он не узнал меня, при звуке его шагов вся моя душа устремилась ему навстречу, мое сердце расцвело, как расцветает плодородная земля Кемета, когда разлившийся Сихор возвращается в свои берега. На меня нашло озарение, Реи, я обратилась взором в прошлое и увидела сквозь тьму времен, что любила его всегда; я обратила взор свой в неведомое будущее и увидела, что буду любить его до скончания времен. Но когда я вернулась в настоящее, оно было застлано мраком, я услышала стоны умирающих и чистый, хрустальный голос женщины, которая что-то пела.

– Не сулит добра твое видение, царица, – молвил Реи.

– Увы, Реи, не сулит. Но я рассказала тебе не всё. Слушай же меня, Реи, слушай. Хатор Атаргатис[19], богиня любви, наслала на меня безумие страсти. Я полюбила его, полюбила страстно, я, которая никогда никого не любила! Ах, Реи, Реи! Я покорю этого мужчину. Не смотри на меня так сурово, так угодно Судьбе. Вчера вечером я беседовала с ним и назвала ему имя, которое он скрывает от нас, его истинное имя, он – Одиссей, сын Лаэрта, царь Итаки. Ты удивлен, но это так. Я узнала его тайну благодаря своему искусству магии, вынудила сказать правду хитроумнейшего из смертных. Но мне показалось, что он не хочет приближаться ко мне, хоть я и выведала у него, что он приплыл издалека, чтобы найти меня, супругу, обещанную ему богами.

Жрец вскочил с кресла.

– Госпожа! – воскликнул он. – Царица, которой я служу и которую люблю с колыбели, помутился твой разум, а не твое сердце. Тебе не дóлжно любить его. Неужели ты забыла, что ты – царица Кемета и супруга фараона? Неужели втопчешь в грязь свою честь ради никому не ведомого бродяги?

– Да, я царица Кемета и супруга фараона, но никогда я не была его возлюбленной. Честь! Зачем ты говоришь мне о чести? Как Нил, разливаясь в половодье, сметает все вокруг, так любовь разрушила твердыню моей чести, заставила забыть, что это такое. Она сейчас похожа на сломанную лилию, которую швыряют бешено кипящие волны. Не говори со мной о чести, Реи, лучше научи меня, что делать, чтобы привести моего героя в мои объятья.

– Ты поистине лишилась рассудка, – простонал он. – И все же… я забыл… ничему этому не бывать, тебя ждут одни лишь только слезы, Мериамун. Я пришел с дурными вестями. Тот, кого ты так страстно желаешь, погиб для тебя навек – и для тебя, и для всего мира.

Мериамун вскочила со своего ложа и прыгнула на него, как лев на раненого оленя, ее прекрасное лицо исказилось от ярости и страха.

– Он умер? – прошипела она над самым ухом Реи. – Умер! И я этого не знала? Значит, это ты его убил, и я сейчас отомщу убийце!

Она выхватила из-за пояса кинжал – тот самый кинжал, которым она нанесла однажды удар своему брату, когда он хотел ее поцеловать, – и занесла над старым жрецом Реи. Но тут же опустила и сказала:

– Нет, это слишком легкая смерть, ты будешь умирать долго, медленно, в муках! Да, Реи, ты попадешь в руки самых изощренных палачей!

Она умолкла, руки ее дрожали, грудь судорожно вздымалась, глаза сверкали, как звезды.

– Остановись! Опомнись! – вскричал он. – Я не убивал этого Скитальца! Если он и в самом деле умер, то лишь от собственной глупости. Ведь он захотел увидеть самозванку Хатор, а те, кто ее увидел, бегут сражаться с невидимыми мечами, а те, кто с ними сразился, попадают в бронзовые ванны с соляным раствором, а души их отправляются в царство теней.

Лицо Мериамун стало белее алебастровых стен ее покоя, она пронзительно вскрикнула и упала на свое ложе. Стиснув голову руками, она забормотала:

– Как мне его спасти? Как спасти его от этой проклятой колдуньи? Увы, поздно… но я хотя бы узнаю, как он умер, услышу о красоте злодейки, которая убила его… Реи, не гневайся на меня, – прошептала она не на языке Кемета, а на древнем мертвом языке мертвого народа, – сжалься над моей слабостью. Ты ведь умеешь освобождать свой дух от тела?