Бенкендорф. Правда и мифы о грозном властителе III отделения - Ольга Игоревна Елисеева

Впрочем, государыня была не робкого десятка. И созерцательности в ее натуре хватало ровно на мизинчик. Как и покойная свекровь, она вставала рано, часов возле шести. Обливалась холодной водой. Пила крепкий кофе. Работала с бумагами. Свои дела почтенная дама вела сама. Управление имениями, вклады в банки, доход с уральских заводов и сибирских рудников… Потом наскоро завтракала и принималась за дела чужие. А именно: богоугодные заведения, больницы, приюты, училища для девиц — все, что в бюджете проходило по графе "Ведомство императрицы Марии" и на что она умела-таки выбить деньги сначала из одного сына, а потом из другого.

Вся первая половина дня уходила на поездки. Вторая, наступавшая довольно поздно — около пяти, отдавалась рисованию. Мария Федоровна писала пейзажи, натюрморты, сама гравировала, лепила и вырезала камеи с профилями детей. Последнее умение ей тоже как будто досталось от свекрови. Даже удивительно, когда люди живут долго бок о бок, то кровь перестает иметь значение. Таланты могут быть завещаны так же, как драгоценности.

Отношения Марии Федоровны и покойной Екатерины II не были теплыми. Невестка не могла простить государыне-бабке, что та забрала у нее старших сыновей — Александра и Константина. В конце концов, мальчики выросли чужими отцу, и это привело к трагедии. Кроме того, деятельная натура великой княгини билась в узком мирке малого двора. Ей негде было развернуться. Но и восшествие на престол Павла I не распахнуло окон золотой клетки — у мужа были иные женщины, прихоти которых он исполнял и советов которых слушался.

Неожиданное горе — смерть Пауля — резко изменило судьбу императрицы. Замкнутая и холодная супруга Александра не смогла занять главенствующего положения при дворе. Спряталась. Ушла в тень. А Мария Федоровна, с ее деятельной натурой, любовью к праздникам, пышным выходам и участию в делах света, оказалась пупом земли. Ее донимали прошениями, жаловались, взывали о помощи, просто ставили в известность. Ибо знали, что вдовствующая императрица командует окружающими, как жена дивизионного генерала, к которой офицеры потихоньку бегают занять целковый, спросить совета о приданом невесты и вызнать о возможном производстве в новый чин.

Так, Мария Федоровна превратилась во всероссийскую "Матушку", и эта роль шла ей как нельзя больше. Высокая, статная, белокурая, она, благодаря полноте, до зрелых лет сохраняла свежесть лица. Подданным нравилось и то, что многими повадками государыня копировала покойную свекровь. С тем отличием, что ее репутация оставалась чиста, как лист гербовой бумаги.

И вот теперь эта женщина умирала.

Вдовствующая императрица Мария Федоровна. Художник Дж. Доу

Когда-то, еще на родине в Вюртемберге, Мария дружила с матерью Александра Христофоровича. Привезла подругу в Россию. Выдала здесь замуж за генерала свиты цесаревича Павла. Стоически перенесла опалу верной Анны фон Шиллинг, когда та вздумала защищать ее от фаворитки мужа Екатерины Нелидовой. Узнала о смерти подруги во время шествия двора из Петербурга в Москву на коронацию Павла в 1796 г. и имела смелость потребовать себе день остановки, "чтобы оплакать" бедную Анну. А главное — тут же взяла детей под свое покровительство.

Для Марии Федоровны даже выросший и оплешивевший воспитанник оставался мальчиком, пусть и в больших чинах. Вдовствующая императрица всегда была и ему другом. Умным, предусмотрительным, сердечным, когда надо. И абсолютно безжалостным, когда требовали обстоятельства.

Именно она следила за карьерой и продвигала воспитанника по службе, что получалось весьма туго при покойном государе Александре Павловиче. Умела выхлопотать назначение, где потеря головы или следующий чин неминуемо следовали из исполнения приказа. Платила его долги. (Стыд-то какой! Сейчас он это понимал, а тогда, по молодости…) Запретила жениться на французской актрисе. Как бы ни любил — не ровня. А когда он все-таки нашел достойную женщину, встала на его сторону против целого света. Послала тетке невесты, вздумавшей выведывать о женихе, икону в белом полотенце — благословить!

Бенкендорфу разрешили проститься сразу после августейшей четы. Царица, как всегда, была настроена твердо. Заявила, что оставляет крестнику кое-какое наследство. Оказывается, давно знала, что он собирает деньги на имение Фалль в Эстляндии. Вот от нее в подарок и получит. Чтоб была память.

Там и лес, и водопад, и море за соснами, и черничники — сколько хватает глаз. Вот замок еще предстоит построить. Но она знает как и на что. Чудный будет дом. С башенками, гербами, флагами, с подъемными мостиками над импровизированными рвами. С цветниками по куртинам. С розовыми полосатыми маркизами над окнами. Не дом — игрушка.

В свои последние минуты Мария Федоровна думала о его доме! Непостижимо. Нет, этой женщине ничего нельзя было поставить в упрек, "кроме чрезмерной строгости к собственным детям". Это он от государя в дороге наслушался жалоб. Да и сам не раз попадал под горячую руку. Но в такую минуту… Нет, ничего нельзя поставить в упрек.

Марию Федоровну хоронили не формально. С воплями отчаяния и расцарапанными лицами. Давно такого не было. За три десятилетия вдовства она успела столько сделать для пансионов, сиротских и воспитательных домов, просто для обращавшихся к ней за помощью, что толпы шли и рыдали совершенно без понукания. А вечером на поминках — не за императорским столом, конечно, а в своем кругу и по кабакам — куча полковых и гвардейских чинов упилась до положения риз. Ибо многим, очень многим густые эполеты на плечи надела именно царица-вдова, по просьбе жен, матушек, теток. Приискивала местечки, советовала венценосным сыновьям то того, то другого нужного человека. Потеряв ее, иные чувствовали, что лишились крестной. Полиция всю ночь подбирала их по улицам, имея устное приказание никого не волочь в кутузку, а развозить по домам. Повязали одного лишь пехотного капитана, который бодал головой фонарный столб и, рыдая, спрашивал у деревяшки, кого теперь назначат вдовствующей императрицей[8]. Кому сдались подданные и сироты? Что, в сущности, одно и то же.

"ВОПРОШАЕМЫЙ ПРЯМО"

В городе надели траур. Уродливые чепцы с вуалями у дам. Глухие черные галстуки и повязки на рукавах мундиров у мужчин. Высоченные зеркала, которые одни могли бы составить гордость Зимнего, были задернуты крепом. Диваны в чехлах.

Ковры скатаны. Дворец имел вид не столько погруженного в печаль, сколько готового к переезду.

Кабинет государя выглядел каким-то обугленным. Точно в нем, не переставая, топили камин. Черные ошметки копоти осели на рамы картин, кое-где валялись закопченные кусочки бумаги. Матушка приказала Николаю с братом Михаилом после ее смерти прочесть и сжечь все дневники, письма, журналы. Три дня они трудились. Государь потом сказал: "У меня такое чувство, будто я второй раз похоронил мать".