Дом яростных крыльев - Оливия Вильденштейн

нечувствительность к железу и соли, а также умение приручать животных, делает тебя оружием не имеющим себе равных.

Я улыбаюсь, потому что она забыла кое-что важное.

— Только вот я человек, а не вещь, нонна. Меня нельзя использовать против моей воли.

Она убирает руки обратно на стол и откидывается на своём стуле.

— Тогда убедись в том, что твоя воля не подчинена твоему сердцу.

— А что не так с моим сердцем?

— Оно бьётся не для того мужчины.

Я отступаю на шаг назад. Это моё сердце. Если я хочу отдать его эльфу, значит, я отдам его чёртову эльфу. Кто она такая, чтобы решать, какой мужчина правильный, а какой нет?

Я не придаю значения сказанному и встаю.

— По крайней мере, моё сердце бьётся, нонна. И временами я не могу сказать того же о твоём.

ГЛАВА 19

Я зашнуровываю единственную пару обуви, которая у меня осталась — зимние ботинки. Чёрная кожаная ткань так сильно не подходит к моему фиолетовому платью, что при виде меня прохожие, несомненно, поднимут брови, но не сильнее, чем если я буду гулять по Люсу босиком. По правде сказать, мою обувь, вероятно, сочтут эксцентричной, но эксцентричность лучше, чем бедность.

После нескольких попыток пройтись гребнем по многочисленным волнам, которые образовались из-за того, что я поспала с мокрыми волосами, я заглядываю в комнату мамы, чтобы рассказать ей о своём вечере. У меня нет от неё секретов, отчасти потому что она — могила, а отчасти потому, что я хочу, чтобы она знала всю мою подноготную на случай, если она когда-нибудь очнётся от своего ступора.

Пока я рассказываю ей о своём вечере, она не сводит глаз с берега Ракокки.

— Холодно, — бормочет она.

Сейчас стоит знойная погода, которая стала ещё жарче из-за отсутствия облаков, но я беру сложенное одеяло в изножье её кровати и укрываю мамины колени.

Она качает головой, из-за чего её тело трясётся, а тонкая шерстяная ткань в свою очередь собирается вокруг её талии.

— Холодно.

— Поэтому я и накрыла тебя одеялом, мама.

Она становится взволнованной.

— Золото. Золото. Золото.

А… золото.

Вздыхая, я убираю одеяло, коря себя за то, что я её потревожила.

— Я найду способ его достать.

— Аколти.

Тёплый ветерок, дующий с канала, усиливает её шепот.

— Аколти. Золото.

Мои пальцы разжимаются из-за шока, и одеяло падает к моим ногам. Я рассказывала ей тысячу историй о Фибусе, и за эти годы она несколько раз его видела. Ну, может быть это преувеличение. Он и Сиб приходят ко мне домой и проводят время со мной и мамой, но её глаза всегда проходятся по ним так, словно они герои потрескавшейся фрески, оставшейся нам от предыдущего хозяина, известного художника, который благодаря своей славе оказался в Тарекуори.

Я слышала, что он однажды продал картину за четыре золотых. Одну единственную картину. Как жаль, что у меня столько же способностей к рисованию, сколько у Птолемея Тимеуса учтивости.

Я приседаю на корточки, чтобы поднять одеяло.

— Фибус Аколти порвал все связи со своей семьей несколько лет назад, мама.

— Аколти. Золото.

Мои брови сходятся вместе, и я бросаю одеяло на мамину кровать. Неужели она хочет, чтобы я приняла его щедрое предложение? Если он всё ещё хочет одолжить мне денег… Мой взгляд устремляется на шкаф, после чего я подхожу к нему и открываю дверцу. Тесное пространство заполнено разномастными простынями, выцветшими полотенцами и простенькими мамиными платьями.

Никакое дорогое платье не сверкает на вешалке. Бабушка, должно быть, уже забрала его. Моё сердце опускается, ведь я его даже не увидела, не потрогала, не понюхала. У меня никогда не было одежды, которая не побывала бы на ком-то ещё и не впитала бы в себя чужой запах.

О, Боги… моё свидание! Учитывая всё случившееся, я забыла, что Данте ожидает, что я надену это платье на наше свидание. Мало того, что это теперь невозможно, так мне ещё придётся надеть ботинки. Я морщусь. Он никогда не приведёт меня во дворец, если я буду одета как нищенка.

Я подумываю о том, чтобы одолжить платье у Катрионы. Несмотря на то, что её тело чуть более пышное, мы с ней одного роста. Я пытаюсь ухватиться за последнюю надежду на то, что она согласится одолжить мне одно из своих платьев, когда я объясню ей, что мне это нужно для благой цели. Конечно же, она захочет меня поддержать. Она всегда за то, чтобы заводить полезные связи.

— Аколти. Золото, — повторяет мама.

— Хорошо. Хорошо. Я спрошу Фибуса.

Я целую её в лоб.

— Тебе что-нибудь нужно, пока я не ушла?

Её губы сжаты. Мой вопрос остается без ответа. Как всегда.

Я наливаю воды в стакан, который подношу к её губам. Большая часть стекает по подбородку, но её горло сокращается, и я заключаю, что немного воды всё-таки попало внутрь.

— Тиуамо, мама.

Я надеюсь, что когда-нибудь услышу от неё «Я люблю тебя» в ответ.

Я закрываю её окно на задвижку, которую собственноручно прибила бабушка, так как боялась, что мама может встать и забраться на подоконник, когда мы не будем за ней смотреть. И хотя она чистокровная водная фейри, бог знает, где она окажется, если упадёт в канал — в логове змеев или в открытом море?

***

Дорога до квартиры Фибуса занимает всего лишь пятнадцать минут, и хотя я стараюсь держаться в тени, подальше от палящего полуденного солнца, мои босые ноги успевают вспотеть и начинают тереться о кожу. Я уже чувствую, как на пальцах моих ног и на пятках начинают образовываться мозоли. Тысяча королей, как мне теперь выдержать эту смену?

Я пересекаю последний мост и оглядываю канал в надежде мельком увидеть блеск розовой чешуи. Несмотря на моё желание увидеть Минимуса и убедиться в том, что он поправился, я не хочу, чтобы он подплывал близко к поверхности. Особенно при свете дня.

Я замечаю движение под голубой гладью, но там виднеются только тучи серебристых пескарей, и то здесь, то там появляются более крупные рыбы. Два элегантно одетых эльфа проносятся передо мной, ударив меня по лбу свернутым свитком, который они несут между собой.

— Смотри, куда идёшь, — шипит один из них.

— Эй. Это вы на меня налетели.

Не извинившись — эльфы никогда этого не делают — они уносятся прочь.

— Малявки, — бормочу я себе поднос и заворачиваю на улицу Фибуса.

Я подныриваю под ветку приземистого фигового дерева, которое закрывает правую половину ярко-красного дома, и прохожу в вечно