Рыцарство. От древней Германии до Франции XII века - Доминик Бартелеми

Бесполезно долго выискивать возможные «индоевропейские истоки» этой схемы: она совершенно естественно вытекает из каролингской идеологии, сочетая дуальность элиты с дуальностью «знать — сервы». Это рассуждение оправдывает привилегии духовенства и предписывает ему трудиться в сфере литургии и поддержания дисциплины. Эта идея прямо наследует идее двух служб, которая, как мы видели, пережила расцвет при Людовике Благочестивом. Клирики и монахи, конечно, обладают «лучшим оружием», пусть даже его нельзя видеть; от них нельзя требовать бросаться на норманнов, ведь они борются с бесами. В конце IX в. «Чудеса святого Бертина» упоминают раздел добычи, отнятой у норманнов, в 891 г. в Сент-Омере, где доля выделяется и тем, кто не сражался — людям молитвы и безоружным беднякам, молившим Бога за успех христианского оружия. Но этот текст проводит четкое различие между бойцами двух категорий, «более знатными» и «более скромными».

Но бывали ли случаи, чтобы «более скромные» возвысились? На такую мысль могли бы навести карьеры «посредственного» (mediocre) Ингона и лесничего Тертулла, описанные, соответственно, у Рихера Реймского и в «Истории графов Анжуйских», но это нравоучительные рассказы тысячного года и XII в. И опять-таки в случае Ингона Рихер, конечно, имел в виду представителя не низов общества, но, скорей, средней знати; что касается Тертулла, он вышел из старинного знатного рода, однако, пришедшего в упадок, участь которого улучшилась вместе с его участью… Ведь только в позднейшие эпохи придумали миф о «солдатах удачи», вышедших из ничтожества, чтобы защищать Францию от норманнов (или отправиться в крестовый поход).

Роберт Сильный, напротив, был воинственным графом (как и другие из его поколения и из X в., носившие прозвища, которые свидетельствуют о доблести, как Железная Рука — Bras de Fer, Гильом Железнорукий — Fier a Bras, но иногда даны задним числом, когда об их обладателях уже сложились легенды). Этот выходец из имперской аристократии был обласкан, потом попал в опалу и был снова восстановлен в правах королем Карлом Лысым. К несчастью, он погиб в 866 г. в бою под Бриссартом, и это обеспечило ему лестную репутацию защитника страны, отчего выиграл его род. Регинон Прюмский около 900 г. начинает с него список умерших выдающихся людей, «мужей знатного рода [generose stirpis], каковые защищали границы отчизны». Его сыну Эду удалось в совершеннолетнем возрасте вернуть свои графства и прославиться зимой 885–886 г. во время обороны Парижа, стратегического заслона страны, от сильного флота и оста норманнов. Он отстоял Париж и был сделан герцогом — полагает Регинон. В то время как последний каролингский император, Карл Толстый, заплатил норманнам дань.

Настал час возвышения графов, усилению власти которых способствовали меры Каролингов в сфере законодательства. А норманнские нападения позволили графам называть себя защитниками страны — не только благодаря тому, что они вершили суд, что считалось их обязанностью при Людовике Благочестивом, но и тому, что они были вооруженными защитниками. Набеги норманнов, как позже крестовые походы, стали прекрасной возможностью укрепить героическую репутацию знати, в чем она, похоже, периодически нуждалась.

Однако, если приглядеться, героизм Эда имеет очень прагматическую окраску. Это видно из «Поэмы» Аббона, монаха Сен-Жермен-де-Пре, посвященной защите Парижа его аббатом Эблем, графом Эдом, а также благодаря помощи мертвых святых, Марии или Германа. Заслуга этого воинственного аббата состоит в том, что он не прикрывался какой-нибудь теорией двух служб или трех сословий, а искал подвига, как всадник. А заслуга монаха Аббона, в свою очередь, в том, что он был менее привержен условностям, чем явный царедворец вроде Эрмольда Нигелла: он не скрывает некоторых отклонений от принятых норм в поведении своего героя Эда, графа, а с 888 г. короля[57], и показывает отвагу, подвиги воинов, не входящих в число графов, не уточняя их социального положения, хотя, полагаю, самые низкопоставленные из них были вассалами с двенадцатью мансами, носящими броню и бросающими копье.

Резонанс, который имела оборона Парижа, подтверждают многочисленные источники. Как немного нескладно говорят «Ведастинские анналы», в 885 г. норманны «не встречали сопротивления. И франки вновь приготовились к обороне, но не к открытой битве — они соорудили укрепления». Одно из них, Понтуаз, «сильно страдало из-за недостатка воды»; оно капитулировало, то есть стороны обменялись заложниками, и защитники ушли. Значит, норманны угрожали этим воинам, вероятно, заставляли заплатить выкуп. Но могли ли короли и графы позволить себе совсем не сражаться и постоянно вести переговоры? К чести Парижа, он предпочел оказать отпор.

Первая сцена — переговоры. Датский «король» Зигфрид требует от епископа Гозлена и графа Эда пропустить его; он заверяет, что будет уважать город, равно как сеньориальную власть («отличия») обоих. Но император Карл велит им отказать: если они согласятся дать проход, то заслужат смерть и бесчестие — кстати, Зигфрид это понимает.

Зигфрид и норманны сначала пытались разрушить только укрепленный мост между городом и правым берегом. В конце ноября они два дня подряд осаждали башню, которая его защищала, — в районе будущего «Шатле». Они использовали метательные орудия, разводили огонь. Тщетно. Два последующих месяца они патрулировали северную часть реки, во Франкии, и грабили всё, что по ней проходило, для снабжения своего лагеря, расположенного в Сен-Жермен-л'Оксерруа (это место тогда называлось «Круг»). Но блокаду они не устраивали. Более прямому и жестокому штурму они подвергли город с 31 января по 2 февраля 886 г. с помощью осадных машин, убив пленных, чтобы запугать горожан (значит, до сих пор тем сохраняли жизнь). Новая неудача, а потом новый рейд по Франкии, в ходе которого датчане захватили в собственном жилище и убили одного графа, Роберта Колчаноносца. Но, главное, они перешли Сену и заняли, вопреки всякому ожиданию, аббатство Сен-Жермен-де-Пре, которое с тех пор служило им лагерем. Можно было надеяться, что они не посмеют посягнуть на это святое владение! В то же время река снесла мост между городом и левым берегом, и башня, охранявшая вход на него, близ нынешнего фонтана Сен-Мишель, оказалась изолированной. Двенадцать защитников сдались, рассчитывая, что их выкупят и спасут им жизнь; тем не менее их убили. Первая песнь Аббона заканчивается уходом многих норманнов на юг, в Нейстрию, которую они разорили, но не вошли ни в Шартр, ни в Ле-Ман.

Вторая песнь несколько сбивчиво повествует о дальнейшем. В марте граф Генрих, тот самый, который убил Готфрида, неожиданно явился с остом на правый берег, но сражения не произошло; он ночью напал на норманнских коней[58] в тот самый момент (как интересно), когда граф Эд вел переговоры с Зигфридом. Эд оказался в опасности, датчане его тотчас обвинили в происходящем, и, спасая свою жизнь, он храбро оказал сопротивление, на помощь подоспели его люди, и «его благородное поведение вызвало общее восхищение». Не станем отрицать его смелости, но заметим, что в это время он просто-напросто пытался купить отступление Зигфрида за 60 фунтов серебра; то есть его поведение едва ли отличается от поведения Каролингов, — то героев, как покойный Людовик II, победитель под Сокуром, то политиков, как Карл Толстый, который в сходном случае, чтобы закончить дело, купил уход норманнов из Парижского региона за 700 фунтов и обещание «выдать заложников и не ступать на другие берега, кроме берегов Сены».