Мудрая змея Матильды Кшесинской - Елена Арсеньева

Вот тогда мадам Бланш и забеспокоилась. Но только слегка. Немного. И из чистой предосторожности решила поморочить голову русской, назвавшись Одетт. А может быть, это была просто оговорка. Для всякого, кто знает балет «Лебединое озеро», эти имена не могут не стоять рядом. Вспомнишь одно – сразу вспоминаешь другое. Ассоциативная связь.

Вопрос такой: откуда девяностооднолетней бабуле из Муляна знать балет «Лебединое озеро»?

Хм, она может быть меломанкой. И вообще, обмолвилась же, что приехала из Парижа. Возможно, там пополнила свое образование по части балетов.

Да не важно, по какой причине мадам Бланш называла другое имя! Они с Аленой раньше не общались, зачем им общаться теперь? И вообще, эта русская скоро уедет, так и не узнав, как зовут ее на самом деле…

Но потом, на броканте, услышав восторженные восклицания Маршана, мадам Бланш забеспокоилась всерьез. До того всерьез, что еле владела собой. И достаточно было малейшего повода, чтобы у нее отказали нервы.

Поводом стал мотоциклист.

Почему мадам Бланш так напугал какой-то мотоциклист? Просто потому, что мотор взревел над ухом? Или не просто?

Что, если этот мотоциклист не какой-то? Что, если она его знает? Знает и боится!

Он привез странное письмо? Или не он? И кто он такой?

Это он раскатывал ночью по Муляну и вскрывал замок в доме семейства Детур? Или кто-то другой?

– Слишком много мотоциклистов, – проворчала Алена, устраиваясь поудобнее и доставая телефон. – Но имя хотя бы одного из них я сейчас узнаю!

Она набрала парижский номер и задала вопрос, который буквально жег язык.

Сначала ответом было озадаченное молчание. Алена повторила вопрос и наконец получила ответ.

Закончив разговор, она обнаружила, что брокант пустеет. Фургоны разъезжались, люди расходились. То ли начавший накрапывать дождик спугнул народ, то ли настроение у всех испортилось после несчастного случая с мадам Бланш.

При мысли о пожилой даме настроение у Алены тоже испортилось. Ответ, который она получила по телефону, был очень интересным, но какое отношение он имел к загадочной записке?

Кто, кто, кто ее принес?

Была догадка, была возможность ее проверить… Для этого прямо сейчас следовало оказаться в Тоннере. Но даже там можно получить только подтверждение версии, а не точный и однозначный ответ.

Однако дождь расходится все сильнее, а Маршана нет. Алена заметила, что в том проулке, где продавались стеклянные безделушки Жака, его соседка Клоди поспешно натягивает широченную полиэтиленовую простыню на свой стол, а потом бежит к другому, чтобы прикрыть товар Жака.

Может быть, в фургоне Маршана тоже есть пленка?

Алена подбежала и заглянула в приоткрытую дверцу. Оказывается, далеко не все товары были выставлены на площадь. Там лежали рулоны ковров, стояли коробки со старыми книгами, еще Алена увидела какой-то потертый кожаный футляр, который ей что-то напомнил, что-то давнее… Это патефон, что ли?

Ладно, не важно. Главное, что там и в помине не было защитной пленки. Но сидеть сложа руки нельзя.

Алена стащила с подставки портрет девушки в черном платье и отнесла его в фургон, поставила с краю. Следующим спасла портрет фрица, предположительно – Фрица, Рицци.

И невольно загляделась на него.

Все-таки Маргарет Барон была прекрасной художницей. Как тщательно выписаны каждая прядь, каждая черта молодого мужского лица: прищуренный глаз, тонкий нос с горбинкой, даже правое ухо (голова была повернута в три четверти) с маленькой мочкой и острым козелком, мускулистая шея, ключицы…

А кстати, вдруг пришло в голову Алене, обязательно ли ехать в Тоннер, чтобы выяснить то, что она хочет выяснить? Достаточно забежать в единственный отель Нуайера. Возможно, там удастся получить ответ. А если нет, тогда поездки в Тоннер не избежать. Как жаль, что у нее нет транспорта, чертовски жаль! Семнадцать километров до Тоннера – это тебе не шесть до Нуайера.

Мысли мелькали, а Алена тем временем продолжала машинально переносить картины в фургон. К счастью, дождь иссяк, но все же она обрадовалась, когда услышала рядом задыхающийся голос Маршана, появившегося с ковром через плечо:

– О, Элен, вы поразительная женщина! Тысяча благодарностей! Можете отдохнуть, я теперь все сделаю сам.

– Как мадам Бланш? – заботливо спросила Алена. – Полегче ей?

– Вызвали врача из Тоннера, он уж выехал, – озабоченно сообщил Маршан, сваливая ковер в фургон. – Просил ни в коем случае ее никуда не перевозить. Переезд может спровоцировать стресс, так что пока она останется в медпункте. Очень надеюсь, что все обойдется, хотя сердечный приступ в ее годы – это не слишком хорошо. Просто даже очень нехорошо!

– Да, – пробормотала Алена, изо всех сил убеждая себя, что возраст есть возраст, а ее назойливое любопытство не имеет никакого отношения к внезапному сердечному приступу мадам Бланш. – Может быть, у вас есть пленка? – спросила она, набрасывая на озябшие плечи отсыревший пиджачок. – Я хотела найти, чтобы все здесь накрыть, но…

Она прикусила язык, подумав, что, пожалуй, нарушила границы частного владения, когда залезла в фургон и шарила там в поисках защитных средств.

– Да уже нет смысла что-то закрывать, надо грузиться и уезжать! – Маршан лихо запрыгнул в фургон с плюшевым пуфом в руках. Выскочил он морщась, то и дело припадая на правую ногу.

– Что случилось? – спросила Алена.

– Да споткнулся о машинку, – пропыхтел Маршан. – Ничего страшного.

О машинку! Он споткнулся о машинку! Так вот что за потертый футляр видела Алена в фургоне. И никакой это не граммофон. Неудивительно, что этот футляр показался Алене знакомым – все-таки немало успела она повидать в свое время пишущих машинок и футляров с ними.

Ее просто в жар бросило. Нет, конечно, ничего странного нет в том, что среди товаров антиквара сыскалась пишущая машинка, но как-то очень интересно все сошлось…

– Это потрясающе, – пробормотала Алена. – Антикварная? Как называется? «Ундервуд»? «Ремингтон»?

– Да вы знаток! – усмехнулся Маршан.

– Я не знаток марок пишущих машинок, – уточнила Алена. – Но кое-что знаю об их истории. Скажем, Марк Твен печатал «Тома Сойера» на первой модели «Ремингтона», а Хемингуэй работал на «Халда Портабль».

Алена иногда поражалась способностям иголок и булавок, которыми была в полном беспорядке набита ее голова, колоться в самое нужное время. Ладно, Марк Твен и «Ремингтон» – это общеизвестно, но вот когда и где она умудрилась вычитать об этой самой хемингуэевской «Халде»?

– Увы, у меня в фургоне не такая уж редкость. – Маршан втолкнул внутрь очаровательное кресло с почти вытертой плюшевой обивкой, на котором Алена успела немножко посидеть. – «Рейнметалл» с немецким шрифтом.