Радио Свобода как литературный проект. Социокультурный феномен зарубежного радиовещания - Анна Сергеевна Колчина

записи в архиве РС в Праге. Вот разговор, который состоялся между писателями в 1986 году, за год до присуждения Бродскому Нобелевской премии. Запись беседы была повторена на волнах РС через неделю после вручения поэту премии.

Бродский был одним из ближайших друзей и любимых учеников Анны Ахматовой. Анна Андреевна посвятила ему несколько своих стихотворений, а он, в свою очередь, написал небольшую поэму «Сретенье», многими внутренними нитями связанную с памятью Ахматовой. Бродский читает поэму, потом объясняет: «Стихотворение это о том, как ветхозаветный человек умирает новозаветной смертью. То есть Симеон – связующее звено между Ветхим Заветом и Новым Заветом… В этом стихотворении образ Симеона – это до известной степени образ Ахматовой – в моем сознании. Кроме того, в этом стихотворении пророчица Анна и роль человека, связующего новый мир со старым, это, разумеется, роль Ахматовой, то есть роль поэта в некотором роде в обществе, если угодно»[330].

Продолжение программы. «Довлатов: Я обратился к поэту Иосифу Бродскому, который был в преклонные годы Ахматовой одним из ее ближайших друзей, которому она посвящала стихи и на которого возлагала огромные надежды, с просьбой рассказать о последних днях Анны Андреевны. У микрофона Иосиф Бродский.

Бродский: Я помню обстоятельства, связанные со смертью Анны Ахматовой. Она умерла после третьего инфаркта. Я помню ее в больнице на Беговой в Москве. Я помню, я приехал в Москву и отправился сразу с вокзала в больницу, узнав о том, что она несколько лучше себя чувствует… Я помню, что уже в коридоре я услышал ее голос, я очень быстро поднялся по ступенькам, я поздоровался, она сказала: “Иосиф, я не понимаю, какое чудо я еще должна совершить? Я хожу по коридору, поднимаюсь и спускаюсь по лестнице, пишу и читаю без очков, непонятно, какое чудо я еще должна совершить, может быть, родить близнецов?”. Но это была просто шутка, свидетельствовавшая о чувстве юмора. И действительно, когда мы вошли в палату, у нее на тумбочке рядом с постелью лежала открытая книжка – это был, между прочим, роман Джона Ле Карре «Te Spy Who Came in from the Cold» (“Шпион, который пришел с холода”), очков, действительно, рядом не было. Она провела в больнице, по-моему, недели полторы или две, после чего ее перевезли к Ардовым на Ордынку, где она во время своих наездов в Москву в те годы останавливалась. После чего, проведя у Ардовых недели две, ее повезли в санаторий, по-моему, это было в Болшево… В этом санатории она и умерла. Мы все знали, что у Ахматовой больное сердце, у нее уже было два инфаркта. К тому времени, когда я с ней познакомился, у нее было уже два. И первый раз я положил в свой внутренний карман валидол, когда я с ней куда-то ехал… По-моему, мы ехали в сберкассу, чтобы ей получать деньги… И все те годы, что я ее знал, шел на встречу с ней – у меня валидол был в кармане. Даже после того как она умерла, я его носил некоторое время…

Когда Анна Ахматова умерла, возникла проблема, где ее хоронить. Надо сказать, что ситуация в Ленинграде и вокруг с кладбищами не очень благополучная, так скажем… Идею похоронить Ахматову в Александро-Невской Лавре, на “литераторских мостках”, реализовать было бы довольно трудно. Не говоря о том, что Анна Андреевна несколько раз высказывала отвращение к “литераторским мосткам”. Не говоря о том, что там, действительно, уже музей, и в музее никого не хоронят, если вы только не высокопоставленное лицо, каковым статусом Ахматова в глазах властей не обладала. Кончилось дело тем, что после осмотра нескольких мест в Царском Селе, с Мишей Ардовым вместе мы ездили, мы решили, что самое разумное будет, если Ахматова будет похоронена в Комарово, то есть там, где она жила последнее десятилетие летом и так далее… Не говоря о том, что у нее существуют стихотворения, в которых эта участь предугадана… “Здесь все меня переживет, / все, даже ветхие скворешни…”. Я нашел довольно красивое место, как мне кажется, на этом кладбище, рядом с оградой… Единственное – требовалось разрешение на то, что она может быть там похоронена. Мы столкнулись с рядом трудностей. С трудностями такого масштаба, что на устранение их ушло довольно много времени… То есть столько времени, что в тот момент, когда происходило в Никольском соборе отпевание, разрешение еще не было получено. Дело в том, что все это было сопряжено именно с репутацией Ахматовой. В соответствующих организациях возникло определенное сопротивление, потому что Ахматова существом являлась в глазах властей одиозным, предполагали, что начнется паломничество к этому месту. За час до конца панихиды я стоял на этом кладбище в снегу, пытаясь убедить рабочих, чтобы они начали копать, наконец, разрешение в последнюю минуту было получено, и они принялись, воодушевленные двумя бутылками понятно чего…»[331].

Незадолго до смерти Анна Ахматова побывала в Италии и Англии, ее творчество стало предметом изучения на кафедрах славистики всего мира. Отметив все это, Сергей Довлатов задал Иосифу Бродскому вопрос, чем Бродский объясняет тот факт, что «Ахматова не только не вошла в пантеон официальной советской литературы, но и не была удостоена самой престижной в мире Нобелевской премии».

«Бродский: Это все довольно непросто… То, что вы говорите о признании, которое она, ее творчество получило в последние годы ее жизни, о том, что она печаталась, ей разрешили поехать в Италию… Все это происходит в самом конце карьеры и жизни поэта. Бо́льшая часть ее жизни, 20-, 30-, 40-, 50-е годы – практически четыре десятилетия, поэт выпал из колеи… На Западе в публикациях, диссертациях упор делается на начало ее поэтической карьеры. Стихи 30–40–50-х годов – они были не известны тем на Западе, кто писал о ней диссертации. Как правило, ее всячески пытались пристегнуть, она очень сильно этому противилась, именно к 10-м годам, знаменитому Серебряному веку… Тем не менее Ахматова и Роберт Фрост одновременно были кандидатами на Нобелевскую премию. Фрост приехал в Советский Союз в тот самый год, в который меня посадили. И как раз я сижу в камере и вижу кусок газеты, где написано, что Фрост в Ленинграде. В том году ничего не получилось, премию получил Стейнбек. Я помню, я тогда сильно взбесился…

Довлатов: Мне кажется, Иосиф Бродский прав. При всем моем уважении к Нобелевскому комитету, далеко не каждое его решение представляется мне верхом объективности. Ахматова не была удостоена Нобелевской премии, зато ее получил Михаил Шолохов, написавший за 30 лет до этого