Апостолы судьбы - Евгения Михайлова

Неинтересна и неприхотлива.

И это знаю. И моя душа

Ничуть не меньше внешности тосклива.

Сказать тебе — я тайну берегу.

И ты еще попомнишь, право слово,

Я очень сильно нравиться могу,

Когда люблю кого-нибудь другого.

Женя закрыла тетрадку, небрежно бросила ее на стол и подошла к зеркалу. Бледное лицо. Глаза такие больные, что ими просто неприлично смотреть на людей. Как ужасно — отражаться в зеркале, не желая того. Женя испугалась собственной мысли. И метнулась в прихожую, набрала номер. Трубку сразу же подняли, Женя услышала голос мамы, а не секретарши.

— Я слушаю тебя, доченька.

— Мне как-то не по себе, мама.

— У тебя что-то болит?

— Да, но не в том смысле. Я не больна. — Я понимаю. Но не будем сейчас об этом говорить. Просто послушай меня. В шкафчике в ванной есть розовый мешочек с травами. Возьми его и положи в ванну. Налей горячую воду, какую сможешь терпеть. Полежи десять-двадцать минут, пока тебе не покажется, что ты хочешь спать. По- еле этого выходи. На кухне в золотом китайском слонике есть зеленый чай с жасмином. Завари пару ложек, добавь гречишного меда, выпей минуты через три небольшими глотками. Затем возьми плед на диване, иди к себе в комнату, положи плед на свое одеяло…

— Но у нас тепло.

— Сделай так. Ты можешь замерзнуть. Только сначала возьми у себя в шкафу голубую фланелевую ночную рубашку с длинными рукавами, надень после ванны, хорошенько закутайся в халат. — Жене вдруг стало казаться, что голос матери звучит глуше, отдаляется. — Сделай так, как я говорю. Ты проснешься, когда я вернусь.

После ванны, которая странно приятно обессилила Женю, лишив даже способности на чем-то сосредоточиться, в квартире стало явно прохладно. Женя включила электрический чайник на кухне, пробежала в свою комнату, достала голубую мягкую рубашку и, надевая, с удовольствием вдохнула запах чистоты и теплоты, как будто по рубашке только что прошелся горячий утюг. Затем босиком прошлепала на кухню, взяла фарфорового, покрытого позолотой слона, заварила в большой чашке чай, добавила ложку темного, с лучиками солнца меда, медленно размешала, вдохнула аромат и почувствовала, какой легкой сделалась голова. После первого же глотка Жене стало спокойно, после второго кухня показалась ей как никогда уютной и защищенной. Она медленно допила чай, несмело отодвинула занавеску, увидела двор, продрогший в непогоде, и улыбнулась. Ей было хорошо, она думала о том, какой теплый пушистый плед лежит на диване, как надежно она сейчас спрячется под ним и пуховым одеялом. Женя с наслаждением зевнула, потянулась. Легкий плед она уже тащила до кровати по полу, так отяжелели у нее руки, и ей это нравилось.

Длинные ресницы быстро сомкнулись, опустились на щеки, которые начали медленно розоветь. Женя облизнула губы. Ей снился горько-сладкий вкус гречишного меда. Она была в каком-то невиданном месте: у горячего луча, светившего ей в лицо, был запах пряных трав или смолы. Женя оглянулась в поисках солнца, но вдруг увидела огромный камин, обложенный красными кирпичами. В нем металось и благоухало розовое пламя. Женя свернулась клубочком и поплыла вместе с этим пламенем, и одеялом, и пледом. Потому что это был корабль… Женя, не открывая глаз, не просыпаясь, прижала ладони к лицу, чтобы поймать свой радостный вздох. И услышала издалека тонкий певучий голос.

Не считай корабли миражами.

Паруса на закате горят.

И обрушится счастья цунами

За один твой ласкающий взгляд.

Это был ее, Женин, голос. Она узнала его.

* * *

Ирина сжала пальцами виски и помассировала, чтобы восстановить четкость зрения. За восемнадцать лет она не так уж часто помогала дочери справляться со сложностями. Она ее оберегала даже от себя, возможно, главным образом, от себя. Не дай бог невзначай подавить ее самостоятельность, сделать зависимой. Ирина знала, что когда-нибудь может произойти что-то на самом деле серьезное, тяжелое, даже ужасное. И вот тогда пусть не подведет Ирину ее дар. Потому что он подводит именно тогда, когда нужно помочь самому близкому человеку.

А первый раз она бросилась на защиту дочери, когда та была в четвертом классе. Девочка очень любила Рекса, дворового пса, который принадлежал всем детям. Но однажды соседи — супружеская чета по фамилии Ильичевские — вызвали живодеров, и те убили Рекса на глазах у детей. Если бы Женя успела сбегать за матерью, когда машина с ловцами только въехала во двор, может, все было бы иначе. Но девочка сама пыталась спасти собаку, упрашивала этих взрослых уродов и, наконец, просто прикрыла Рекса собой перед поднявшими ружья мужчинами. Ее отшвырнули в сторону как котенка. И та самая соседка с садистским удовольствием провизжала ей прямо в лицо: «Пошла вон, сучка маленькая!» Они так поступили с Женей, ребенком, душа которого нежнее цветка, с чудом, посланным Ирине неизвестно за какие заслуги. Когда дочку привели домой, она ничего не видела от слез, не знала, что с собой делать, все время рвалась то в дверь, то на балкон. А когда Ирина дала ей успокоительных капель и попыталась поговорить, оказалось, что девочка слова сказать не может, так сильно она заикалась. Тогда Ирина сняла стресс и его последствия приблизительно за сутки. Она не касалась памяти дочери, ясности деталей увиденного и не сняла причины ее эмоций, смягчив лишь их остроту. Она не хотела навредить хрупкой, но уже очень последовательной нравственности. Когда они вместе преодолели глубину страданий, Ирина сказала:

— Рексу уже не больно. Его нет. А его душа где-то рядом с тобой, потому что ты его любила, и он об этом знал. Те, кто это сделал… Их накажет жизнь. Потому что они плохие люди, а у жизни есть законы. Мы можем их только пожалеть за то, что они этого не учли.

Ирина, конечно, давно знала, что на строгость и справедливость законов жизни можно лишь теоретически возлагать надежды. Но если хочешь видеть результат… Если знаешь, как его приблизить…

Ирина с детства знала, что она человек с необыкновенными способностями. Однажды поняла, что сильное напряжение ее мозга, связанное с протестом, желанием, гневом, заставляет других людей вести себя так, как ей хочется. Позже заметила, что может внушать другим людям свои мысли. Еще несколько десятков никем не замеченных экспериментов, и ей стало ясно, что она сумеет изменить судьбу постороннего, даже незнакомого человека, направив события в другое русло, предотвратив беду или притянув ее. Ирина читала мысли в чужой голове легче, чем свои собственные. Ей достаточно было увидеть человека, чтобы знать о нем почти все. Затем она попробовала читать по фотографиям. Получилось. Ирина была еще подростком, когда ей пришлось задуматься о тяжести собственных грехов: чьих- то несчастьях, болезнях, потерях, которые никому бы в голову не пришло связать с ее вмешательством. Никто не знал, как истово она пыталась замолить свою вину в церкви. Она просила бога, чтобы ее страшный дар покинул ее, не искушал больше. Но поняла лишь, что все придется решать самой. Она тренировала душу и характер, стала на редкость организованной и эмоционально собранной. Заставила себя относиться к людям и ситуациям по принципу: ничего личного. Но ей нужно было разобраться в сути своего то ли таланта, то ли патологии. И она поступила в мединститут. И вновь пришлось скрывать от всех очень многое. Получение теоретических знаний оказалось для нее легким повторением неизвестно когда пройденного. Туманные сведения о телепатии, скудный курс гипноза — все это имело для нее более конкретное значение, чем для других студентов и даже преподавателей. Ирина стала искать контакта с людьми, похожими на нее. И пришла к двум выводам. В этой области сходства не бывает: дар феноменального восприятия и воздействия на людей или события неповторим, как отпечатки пальцев. И второе: обильный и пестрый рынок «колдунов» и «магов» — это просто гонки авантюристов, очень немногие из которых от природы наделены хотя бы интуицией. Она прочитала все, что смогла найти, о таких уникальных личностях, как Ванга, Вольф Мессинг, способных повлиять на стихию, политику, историю, и пришла к выводу, что это редчайшие одиночки, которых природа создает для какой-то миссии. Но она не хотела нести крест этой миссии. Ей казалось, что она может просто жить как обычная женщина.