Генрих IV - Василий Балакин

И все же Генрих Наваррский тешил себя мыслью, что его ждали, что он сможет объединить всех, кто противостоял клике Гизов, кто бы они ни были, католики или протестанты. Для этого от них требовалась лишь добрая воля. Однако обстоятельства неумолимо низводили его до уровня регионального деятеля. Только в рамках одного региона, в пределах своих наследственных родовых владений, он мог хоть в какой-то мере обеспечить себе верховенство. Путеводным девизом для него стали слова, выбитые на аверсе медали, отчеканенной на монетном дворе в По: «Gratia Dei sum quod sum» («Милостью Божьей я тот, кем являюсь»). Полны символического смысла изображение и надпись на реверсе той же медали: беарнская корова питает материнским молоком своего теленка, который, надо полагать, выражает пожелание самого Генриха Наваррского — «Lac mihi non aestate novum non frigore desit» («Пусть не будет для меня недостатка в свежем молоке ни в летнюю жару, ни в зимнюю стужу»). Для короля Наваррского пока что не было иной задачи, кроме управления юго-западным регионом — Гиенью.

По-прежнему серьезной проблемой для него оставалась религия. После Варфоломеевской ночи он держал себя на публике примерным католиком. Побег все изменил, и д’Обинье, верный спутник Генриха, не давал ему покоя, торопя с возвращением в протестантизм. Главный резон — стоило ли вообще бежать, если сохранять верность религии тех, кто учинил резню гугенотов? Все ждали, что после освобождения Генрих первым делом возвратится в протестантизм, но он был слишком осмотрителен, чтобы действовать столь поспешно. Он явно не спешил и даже возмущался тем, что его принуждают к смене религии, заявляя, что он и сам хочет жить и умереть, исповедуя веру своей матери. В течение трех месяцев, проведенных в Сомюре «без религии», как остроумно заметил д’Обинье, Генрих наблюдал за тем, как складывается политическая обстановка в королевстве, что было истолковано гугенотами совершенно не в его пользу. Вожди движения пользовались этим обстоятельством, чтобы не допустить его к дележу пирога. Конде претендовал на губернаторство в Пикардии, Дамвиль — в Лангедоке, а брат короля, «Месье», он же герцог Анжуйский, надеялся выкроить себе апанаж в составе Анжу, Берри и Турени. Что касается германского союзника Конде Иоганна Казимира, сына курфюрста Пфальцского, то он требовал себе три епископства — Мец, Туль и Верден. Герцог Анжуйский имел армию численностью в 30 тысяч человек, пополненную за счет многочисленных иностранных контингентов. Располагая достаточными силами, чтобы двинуться на Париж, он тем не менее медлил, видимо, не желая слишком сильно оскорбить короля, своего брата. Его союзники, Конде, Иоганн Казимир и Тюренн, которым надоели эти проволочки, потребовали от него решительных действий, в противном случае обещая начать войну без него. Предназначенная к вторжению армия стояла наготове.

Не имея ни средств для обороны Парижа, ни особого желания сражаться, Генрих III был вынужден вступить в переговоры со своим младшим братом. По этой причине договор, подписанный в Больё 6 мая 1576 года, получил название «мир брата короля» или «мир Месье». Протестанты обрели восемь крепостей, представительство в каждом из провинциальных парламентов и возможность свободно отправлять свой культ по всему королевству, кроме Парижа и его предместий на расстоянии двух лье, а также королевских резиденций. «Политики» торжествовали: маршалы Монморанси и Коссе были восстановлены в своих должностях. Дамвиль сохранил за собой должность губернатора Лангедока, сопряженную с полномочиями, которые делали его независимым вице-королем. Герцог Анжуйский, как и хотел, получил одноименный апанаж, а также Турень и Берри. За Конде закрепили управление Пикардией. Зато Иоганну Казимиру пришлось испытать разочарование: вместо вожделенных трех епископств ему предложили в порядке компенсации 300 тысяч экю. Не был забыт и Генрих Наваррский: ему досталось губернаторство в Гиени. Генрих III согласился также отпустить к нему его сестру Екатерину Наваррскую, тогда как супругу Марго оставил на положении заложницы.

Король Франции, видимо, считал условия подписанного мира настолько выгодными для себя, что распорядился отслужить в соборе Парижской Богоматери торжественную мессу с исполнением благодарственного гимна «Тебя, Господи, славим». Возможно, и вправду он кое-чего добился, скомпрометировав Месье в глазах его союзников тем, что щедро одарил его. Опасный для центральной королевской власти союз католиков и умеренных протестантов дал трещину. Гугеноты стали более недоверчивы, усматривая в уступчивости короля подвох. Что же до католиков, то они видели в свободе отправления еретиками своего культа угрозу для государства и позор для себя. Обстановка взаимной подозрительности находила свое выражение в том, что вожди мятежников, не доверявшие друг другу и королю, не спешили появиться при дворе. Когда Месье, новоявленный герцог Анжуйский, хотел вступить в Бурж, католический город, в компании принца Конде, своего вчерашнего союзника, тот отказался, заявив, что там обязательно найдется какой-нибудь негодяй, который, целясь якобы в другого, попадет ему в голову.

13 июня 1576 года в присутствии своей сестры Екатерины Генрих Наваррский отправился на протестантскую проповедь в Ниор и торжественно отрекся от католицизма. Для самого Генриха Наваррского религия не имела такого значения, как для его матери и сестры. Он готов был принимать христианское учение в интерпретации любой конфессии и обнаруживал такую веру в Провидение, что его с полным правом можно было упрекнуть в грубом фатализме. Этот неисправимый прагматик рассуждал так: если невозможно обрести спасение в религии, которую исповедуешь, то Всемогущий просветит и наставит на путь истинный. Если после многочисленных отречений он и умудрился хоть в какой-то мере сохранить в себе веру, то она была в равной мере далека как от фанатизма, так и от скептицизма. По натуре своей он не был ни ревнителем веры, ни страстотерпцем, а в момент очередного отречения, в июне 1576 года, продемонстрировал, что не является и государственным мужем. Если бы Генрих Наваррский ставил, как он заявлял при каждом удобном случае, интересы страны и народа превыше всего, то ему следовало бы остаться католиком, и гражданская война тогда закончилась бы: союз с умеренными католиками, лидером которых являлся Дамвиль, послужил бы ключом к успеху Однако личные амбиции короля Наваррского взяли верх: ведь при подобном сценарии развития событий он так и остался бы на вторых ролях, а ему хотелось быть вождем — если не всего французского народа, то хотя бы гугенотов. В этом смысле он ничем не отличался от своего кузена Конде, убежденного гугенота. Именно вмешательство принцев крови в религиозно-политическую борьбу сделало гражданские войны во Франции столь затяжными и кровавыми.

Этот расчетливый поступок формально сделал Генриха Наваррского главой французских протестантов, дополнительно к тому, что он являлся правителем одной из наиболее значительных провинций, фактически государств, образовавшихся внутри королевства. Чтобы завершить это начинание, он вместе с сестрой поехал в Лa-Рошель, где был принят, как утверждает в своих мемуарах Сюлли, с почестями, сопоставимыми с теми, которые оказывают королю Франции, — видимо, задним числом ему это представлялось именно так, хотя в действительности дело обстояло несколько иначе. У обитателей укрепленного города были определенные резоны принять у себя короля Наваррского, однако тому пришлось сперва направить муниципальным властям письмо, в котором он обещал уважать вольности ларошельцев. Перед лицом недоверчивых горожан, в свое время с трудом переносивших авторитарный стиль правления его матери, он заявлял, что пришел как друг, как частное лицо, а отнюдь не губернатор, и передал им список сопровождавших его дворян. Едва ли протестантский город готов был принять в своих стенах виновников резни в Варфоломеевскую ночь, поэтому Генрих счел за благо избавиться от сомнительного Фервака, отправив его посланником ко двору Месье в Бурже. Выполнив эти предварительные условия, он вместе с сестрой был принят, и довольно любезно, хотя почетный шатер — символический знак уважения, на который он имел право, — при этом и не был развернут. После недельного пребывания в Лa-Рошели Генрих совершил инспекторскую поездку по региону, посетив Бруаж, где присутствовал на морском представлении, Сент, Коньяк, Перигё, сильно пострадавший в ходе последней войны, и Бержерак. 6 августа он прибыл в Ажан, важный экономический центр, который контролировал судоходство по Гаронне и в котором мирно уживались католики и протестанты. Поскольку Бордо, большой католический город, отказался открыть свои ворота перед губернатором Гиени, Генрих обосновался в Ажане как временной своей столице.