Истории дальнего леса - Павел Шмелев

Норка с интересом присутствовала при дискуссии двух художников, современницей которых ей довелось быть здесь, в Дальнем Лесу. Но смутная тревога, что они сейчас зайдут слишком далеко в дебри высокого искусства и уже никогда не вернутся обратно, посетила ее и не собиралась уходить прочь. Более всего она думала не о жизненной неустроенности зимней любви, что, конечно, весьма интересно и даже важно, а о реальной неустроенности своей новой гостиной. А ведь эти творения ей еще надо удачно продать. И опять она убеждалась, что беда с этими творческими натурами. Заносит их всех, как малых детей без присмотра не пойми куда. Ведь она их сама и создала!

И не дожидаясь, когда эти два творческих персонажа доберутся до знаменитых «диссонансов» Василия, предложила им чаю с малиной. И это сработало в холодный зимний день.

Два больших художника Дальнего Леса мирно уселись за кухонным столом и отхлебывали чай из больших глиняных чашек, оставив проблемы несуразности высокого искусства на десерт. Диссонансы диссонансами, а фирменный зеленый чай с малиной — это великое успокоительное средство. Вот и эти двое, неугомонные в отчаянной несуразности, уже согласились, что новая серия Василия будет называться «Зимней симфонией любви». Но тут дело приняло непредвиденный оборот.

В гостиную неожиданно вошел выдренок Константин под руку с бобрихой Варварой, его новой знакомой. Семья бобров переселилась в этот лес совсем недавно, и они скоро стали самыми большими ценителями творений Василия. Варвара постоянно путешествовала по миру и часто гостила у родственников за лесами, полями и океанами в стране Америке. Вот и сейчас, перед тем как зайти к норке Анфисе, она гуляла с Константином по берегу Серебряного озера и рассказывала о какой-то выставке на далекой американской земле.

Поддавшись на уговоры Константина, Варвара завернула в домик норки и совсем не пожалела об этом. Увидев новые загогулины, выдренок и бобриха в нерешительности остановились. Норка Анфиса, мгновенно оценив обстановку, сразу поняла, что судьба ее новой гостиной может решиться сейчас. Глупо было бы пропустить эту сказочную возможность.

Норка Анфиса с таинственным видом поднялась из-за стола и подошла к бобрихе.

— У нас тут такая ситуация, — тихо произнесла норка Анфиса, — вы случайно попали на уникальное событие. Наш лесной талант, хорек Василий обнаружил оригинальную осеннюю коллекцию инсталляций, которую мы все уже считали потерянной. Вот ведь как бывает: как рукописи не горят, так и настоящие шедевры не пропадают. Просто само провидение нам помогает.

Бобриха, в силу воспитания в еще более далеком от цивилизации месте, чем Дальний Лес, вообще не знала, что такое инсталляция, но по тону Анфисы и внимательному немигающему взгляду автора поняла, что это надо брать. Анфиса же, то ли в силу своего магического дара, то ли благодаря интуиции, поняла, что она в двух шагах от успеха. Желанный образ новой мебели для гостиной начал обретать реальные очертания. Анфисе показалось, что она уже видит эту вестбинскую мебель у себя в домике.

Все дело чуть не испортил сам Василий, который что-то начал говорить о зимней фантазии, но потом быстро вспомнил, глупый, что все зимние фантазии «оставил» у себя дома. Потому и прервал начавшийся было слабоуправляемый словесный поток. Не всегда ему это удается в последнее время: как стал хорек Василий творческим деятелем, так и речь его изменилась. Мысли по-прежнему соревновались со словами, вот только слова стали чаще обгонять мысли…

Вдруг бобриха, еще раз оглядев нетленные творения Василия внимательным, но непонимающим взглядом, задала невинный вопрос:

— А как же называется эта серия?

Вопрос повис в воздухе, грозя окончательно испортить ситуацию. Образ новой мебели начал тускнеть, и Анфиса уже плохо различала ее блестящие контуры. Но она твердо решила, что свою удачу уже не выпустит из цепких лапок. Дудки! Вот уж нет.

Бывает так, что вопрос дилетанта ставит в тупик истинного знатока. Потому что в подлинном искусстве, где все держится на полутонах да озарениях, с логикой отчаянно плохо. А точнее, нет ее там совсем. Да и где же ей там быть, когда вокруг одно томление да предчувствие, призраки любви да всякая чувственная несуразица.

И тут Василий все-таки не удержался и произнес любимое слово: «диссонанс». Ему давно хотелось так назвать что-то, и вот наконец удобный случай.

— «Диссонанс»? — удивленно переспросила бобриха, которая уже слышала это слово, но весьма смутно представляла, что оно означает. Уж больно оно диковинное, не бобриное совсем. Слышать-то она слышала, да где-то далеко, за морями и лесами, и что это такое, так и не вспомнила.

— «Диссонанс любви», — быстро произнесла норка Анфиса, и показала Василию кулак — универсальный международный знак, вежливо призывающий замолкнуть и не злить ее своими озарениями и прочими умностями.

— Осенняя редакция. Самая первая, — добавила авторитетно сова Василиса, — сама бы купила, да куда мне. Только что приобрела зимнюю коллекцию. Она, конечно, не такая редкая, но тогда не было осенней, которую случайно обнаружили в запасниках художника. Редкая удача. Счастлив будет тот, кому достанется эта удивительная коллекция.

— А что такое «диссонанс любви»? — наивно спросила бобриха, с интересом рассматривая тринадцать кусочков коры, с беспорядочно налепленной на них свежевыделанной кожей.

— Это такая стадия любви, — уверенно ответила Анфиса, — самая что ни на есть взрослая и интересная, в тринадцати картинах. Не сомневайся, вещь раритетная. Я бы себе взяла, да вот только поиздержалась я в последнее время с заботами всякими. А так бы все тринадцать картин взяла.

— Так долго? — удивилась бобриха. — У меня интересная и взрослая стадия любви часть больше одной картины не продолжается. Может быть, мне просто такая любовь еще не встречалась, где самая интересная и взрослая стадия так долго длится. Интересно как. А мы как раз получили подарки от американских бобров. Я продам эти под арки, и как раз хватит на всю серию. Вот только тринадцать картин любви — это уж чересчур много. Кажется мне, что жизненной правде как-то противоречит.

— Любви много не бывает, — авторитетно заявила норка Анфиса. — Так что ничто ничему не противоречит. А ты что же, критикуешь?

— Да я понять пытаюсь, — начала оправдываться бобриха.

— Не смущайся ты, — произнесла спокойно Анфиса, — и определись: ты хочешь понять или критиковать. Две большие разницы. Потому как понять — это совсем не актуально. Искусство до конца понять всегда сложно. Оно и задумывается так, чтобы каждый свое в нем видел, и никто ничего до конца не понимал. У каждого вида искусства свой предмет и закавыка своя есть. Вот Василий у нас эти закавыки и ваяет понемногу. Как умеет, так и ваяет. Понять это точно нельзя. А вот критиковать, да еще с умом и в нужном направлении, — надо. В этом и есть главная наша проблема. Вот послушай: художественного критика у нас как раз и нет. Уступим тебе всю серию за полцены, если согласишься все новые работы критиковать и объяснять их совершенство для остальных жителей Дальнего Леса. У Василия талант лепить шедевры, объяснять их он не может. Мне со всеми продажами да учетом и не с руки как-то. А ты сама, мало того что скидку иметь будешь, так еще и к творчеству приобщишься.