Жизнь русского обывателя. На шумных улицах градских - Леонид Беловинский

Уже хождение разного металла, имевшего абсолютную стоимость, вело к сложностям с расчетами. У Н. В. Гоголя в «Мертвых душах» есть пассаж, который может вызвать недоумение у внимательного читателя: в придорожном трактире содержательница попросила с Ноздрева за водку двугривенный (20 коп), на что Ноздрев возразил: «Врешь, врешь. Дай ей полтину, предовольно с нее». А все дело в том, что зять Мижуев дал старухе не серебряный полтинник, а полтину медью, 50 копеек медяками, а это далеко не то, что двугривенный, и уж тем более полтинник серебром, а если точнее – чуть более 14 коп.

Следует отметить еще и то, что в некоторых национальных районах ходили собственные деньги: для Царства Польского чеканили в серебре и золоте злотые, для Великого княжества Финляндского – пении и марки, а в Грузии ходили медные пули. Даже когда после восстания в 1831 г. была ликвидирована польская автономия, для польских губерний еще 15 лет чеканились переходные деньги с двойным номиналом, в копейках, рублях, грошах и злотых; в украинских губерниях, когда-то входивших в Речь Посполиту, население по привычке считало русские деньги на злотые, да здесь же, но уже в качестве украшения на девичьи мониста, ходили и серебряные талеры, и золотые дукаты и цехины.

Но дело осложнялось еще и хождением бумажных денег. В 1769 г. впервые были выпущены бумажные ассигнации: в стране при уже сравнительно высокоразвитой промышленности и торговле не хватало денежного металла, да и перевозка крупных сумм (например, на ярмарку для оптовых закупок) даже серебром, не говоря о меди, была неудобна. Ассигнации обеспечивались запасом медных денег в Ассигнационном банке и первоначально свободно разменивались на звонкую монету. В XIX в. в хождении были 5-, 10-, 25-, 50– и 100-рублевые ассигнации. Но соблазн «поправить» финансы усиленным выпуском ассигнаций был очень велик, и в конце XVIII в. курс их стал падать, а размен был прекращен. После Отечественной войны 1812 г., разорившей страну, рубль ассигнациями стоил около 1/3 серебряного рубля, причем в разных районах страны запасы звонкой монеты были различны, появились местные курсы ассигнаций, это еще более усложнило расчеты, и началась спекуляция деньгами. С 1817 г. правительство стало готовить денежную реформу, прекратив выпуск новых ассигнаций (заменяли только обветшавшие), в 1839 г. была проведена официальная девальвация, и серебряный рубль стал повсюду стоить 3 руб. 50 коп. ассигнациями. Для создания запаса звонкой монеты в казне в 1840 г. были введены депозитные квитанции, депозитки, достоинством 3, 5, 10, 25, 50 и 100 руб. Они выдавались за сданное в банк на хранение серебро в слитках, ломе, русской и иностранной монете и имели хождение наравне с обычными деньгами, принимаясь по всем платежам и свободно размениваясь на серебро альпари: так русских людей приучали доверять бумажным деньгам. В 1841 г. начался выпуск еще и кредитных билетов, ассигнации с 1843 г., по мере поступления их в виде платежей в казну, стали заменяться кредитками, пока в 1849 г. не были аннулированы. По собственному курсу изъяты были и депозитки. Так-то в царской России проводились денежные реформы, а не то чтобы за один день, и менять не более 1 тыс. рублей на нос, как в СССР в 1947 г.

Кредитки достоинством в 1, 3, 5, 10, 25, 50 и 100, а с 1898 г. и в 500 руб., ходили до 1917 г. (Временное правительство ввело и «думские» в 1 тыс. руб.). Денежная история России осложнялась еще не одной реформой и сменой рисунка кредиток. Здесь не место углубляться в эту историю, которая сопровождалась падением курса бумажных денег, стабилизированного лишь С. Ю. Витте. Традиционными оставались только цвета купюр да некоторые изображения на них. Это дало бытовые названия купюрам. Рубль имел желто-бурый цвет и так и назывался – «желтенький билет» или просто «билет», «билетик», «билетец» и даже «канарейка». Светлозеленая трешница была – «зелененький билет» или «зелененькая», «зеленуха». Мутно-синяя пятирублевка – «синенькая», «синюха», «синица». Бледно-розовая десятирублевка – «красненькая». Двадцатипятирублевки с изображением Александра III – «Александры». Серовато-белая купюра в 50 руб. – «беленькая», она же «лебедь» и «Николай»: на ней был портрет Николая I. Сторублевка, с 1866 г. имевшая традиционное изображение Екатерины II, – «катенька», «катеринка» («За две настоящих катеринки купил мне миленочек ботинки», – пели шансонетки по кабакам, пардон, ресторациям). А вот 500-рублевки с портретом Петра I уважительно назывались «Петры».

Но вернемся к торговле. Широко производилась торговля и особым товаром – женским телом. Публичные дома, или дома терпимости (закон только терпел их, и то с 1843 г., хотя еще Устав благочиния 1728 г. воспрещал устройство домов для проституции, одновременно отводя в Петербурге особые местности для так называемых «вольных» домов) компактно располагались в определенной части города, поближе к окраине, что облегчало контроль за ними полиции и полицейских врачей и служило благопристойности. Были созданы даже специальные врачебно-полицейские комитеты для розыска и обследования проституток. Полицейский контроль был необходим, поскольку «непотребные» дома нередко были и притонами для уголовных элементов, особенно «котов», сутенеров, а регулярный врачебный контроль хотя бы отчасти снижал уровень венерических заболеваний. Да и сами проститутки, «хипесницы», нередко опаивали пьяных гостей «малинкой» и обирали их. Вывеской «веселых домов» служил красный фонарь над входом и красные занавески в окнах. Здесь был общий зал для клиентов, с подачей спиртных напитков и закусок и музыкой, и маленькие комнатки для свиданий, с кроватью и умывальными принадлежностями; для усмирения буйных гостей существовали крепкие вышибалы. Официально на 1889 г. числилось 1210 домов терпимости с 7840 женщинами. В одном только Петербурге в конце 70-х гг. было 187 домов терпимости с 1194 женщинами. Имелись и зарегистрированные уличные проститутки-одиночки, которым полиция вместо паспорта выдавала особое удостоверение – «желтый билет»; их в 1889 г., по официальным сведениям, было 9768, однако эта цифра явно не соответствовала действительности: лишь в Петербурге «одиночных» и «бродячих» проституток было в 1877 г. выявлено 5276: вряд ли их число сократилось к 1889 г. Они встречались с клиентами у себя дома или в особых заведениях, «тайных притонах» и «домах свиданий», существовавших с ведома полиции. Содержательницы («мадам») тайных притонов предоставляли клиентам известных им проституток в соответствии со вкусом заказчика («пухленькая блондинка около 30 лет, со средним образованием») и даже предлагали для просмотра альбом с фотографиями «жриц любви», а в дом свиданий можно было явиться с женщиной, не обязательно проституткой, неизвестной ни содержательницам, ни врачебно-полицейским комитетам, получив комнату на несколько часов без всякой регистрации. Были также «секретные», подчиненные тайному полицейскому надзору проститутки, например, женщины, даже замужние, из семейств, иногда и «приличных», но впавших в крайнюю бедность. Через некоторое время, когда положение семьи улучшалось, такие «гулящие» прекращали свое занятие, для всех так и остававшееся тайной. Незарегистрированная проституция преследовалась, и женщины, зарабатывавшие этим, прикрывались торговлей вразнос предметами мужского туалета. Скрытой проституцией занимались также арфистки, хористки и шансонетки из трактиров и ресторанов, обязанные по контракту прямо «развлекать гостей» ничем не стесняясь, и провоцировать их на заказ дорогих вин и закусок. Определенное вознаграждение получали от хозяев только шансонетки, прочие же работали без оплаты. «Сколько вы платите жалованья хористкам?» – спросили раз содержателя нижегородского ярмарочного трактира. – «Мы платим? – удивился тот. – Не мы, а нам платят они из тех сумм, что гости дарят им «на булавки» и «на ноты» (128; 588): по обычаю, эти дамы обходили гостей в общем зале с нотами, на которые и клались деньги, а «на булавки» одаривали уже в отдельных кабинетах.