Три сердца, две сабли - Сергей Анатольевич Смирнов

подмосковных не водится со времен царя Гороха. Зато у французов, по счастью, были о Москве и ее окрестностях самые мифические представления – с медведями, заходящими в трактиры на Неглинной.

Как только ружье оказалось в моих руках, унтер, не стреляя в меня, сам бросился в кусты, хотя и не прямиком в пасть чудищу.

Я не стал разряжать ружье ему вдогонку: он удирал шустро, а пулю стоило приберечь. Глянул я на лежавшего навзничь Евгения. Лицо его было залито кровью. Жалость, искренняя жалость стиснула мое сердце! Хотя, казалось бы, чего жалеть: самый опасный враг мой убит, и я вновь свободен пред ним от всех мыслимых и немыслимых обязательств чести. Оставалось только позаботиться в сих непростых обстоятельствах о безопасности хозяйки усадьбы и ее больного отца.

Но… Я присмотрелся к Евгению, опустился на колени… Он дышал! Пуля прошла почти по касательной линии, разорвала кожу с мякотью как раз на виске, и, ударив пролетом кость, контузила, лишила лейтенанта чувств. По крайней мере, в этой части приключений наших мы с Евгением были теперь наполовину квиты: я получил контузию от своих дважды, и вот мой соперник наверстал часть от своих же… По сию пору я поражаюсь тому чувству теплой радости, что охватило меня – радости, что остался в живых враг мой, коему, вероятно, малого стоит, как встанет на ноги, застрелить меня или заколоть мудреным италианским приемом на следующей по его счету дуэли!

Тем временем из кустов выскочило «чудище». Им, разумеется, оказался изобретательный кузнец с апостольским именем. Удивляться было некогда… да, пожалуй, я изначально догадывался в глубине души, чья затея спасла нам с Евгением жизнь.

– Ваше благородие, ведь все и сошлось, как я подслушал! – поделился и радостью своею, и гордостью кузнец, подбегая. – Как мы с братцем-то накрыли того подсадного! Он только ружье выставил в вас палить, а мы на него – ух! Он и смазал! А апосля-то как пуганули хранцев, любо-дорого!

– Уж и не говори, – признал я. – Благодарю! Моя б воля, так медальку немедля тебе на грудь повесил. Одно, однако, беспокоило меня: другой-то удрал?

– Никак нет, ваше благородие! – наконец всерьез удивил меня кузнец. – Брат его за ноги – хвать! А я тут как тут – как он упал, по затылку-то – тюк! Оба тихо лежат да живы. Делать-то чево с ними тепереча? Вязать?

– «Чево-чево». Веди, показывай добычу, – с неприятным чувством велел я.

В ином случае два «языка» – совсем не лишняя ноша, но в том смутном положении дел пленные, и при том соучастники злодейского покушения, были вовсе ни к чему, более того – опасной обузой. Я лишь попросил братьев постоять в сторонке и не смотреть: такая расправа портит юные души. Коротко приколол я обоих… потом посчитал первые итоги: двадцать минус четыре… Ошибся де Шоме: с первым заданием по арифметике я справился сносно, но до искомого «нуля» было еще далеко.

Вернулся я на поляну, к Нантийолю.

– А ентот что, ваше благородие? – в боевом возбуждении вопросил кузнец, брат же его всегда оставался нем как рыба. – Как будто не мертвяк еще.

– Живой, – подтвердил я. – Ранение неглубокое.

– И его бы в тот же расход, чево цацкаться-то? – разгулялся новоиспеченный вояка.

Холодок пробежал у меня меж лопаток: вот так дай таким веселым да ушлым кузнецам волю, пусти по Руси, не страшнее ли «хранцев» в разнос пойдут да в расход все пустят?

– Охолонись-ка, молодец, – строго урезонил я кузнеца. – Сей француз с особым секретом. Его и беречь особо надо. Сейчас же поднимаем его и несем бегом в усадьбу. Оба держитесь подле меня, пока не отпущу. Приказ: не удивляться ровно ничему, а рот держать на замке.

– Всегда рады стараться, ваше благородие! – гаркнул на весь лес воодушевленный молодец.

Я взялся было поднимать Евгения с головы, но кузнец едва не толчком отстранил меня:

– Не извольте трудиться, ваше благородие! Нам он как пушинка. Вы только повелевайте, куда нести да куда после заносить!

Внесли мы Евгения в усадьбу с парадного въезда прямо как на курьерской бричке. Едва вбежали через мост во внутренний двор, как я закричал во все горло:

– Егеря! На конь! Егеря, на конь!

Французы повысыпали навстречу кто откуда.

– В лесу партизаны! Ваш капитан храбро отбивается! – продолжал кричать я уже с двух шагов. – Живо на выручку!

Как я и предположил, в заговор, на наше счастье, были посвящены только три ближайших подельника де Шоме. Моя уловка была принята остальными разом за чистую монету, а кровь на лице Нантийоля вмиг возбудила всю мародерскую, но не трусливую партию. Все загрохотало во дворе, пыль поднялась столбом. Еще не успели мы внести Евгения в дом, как уже гудели под копытами коней перекладины моста.

Когда мы поднимали Евгения на крыльцо, краем взора приметил я в одном из окон второго этажа необычную фигуру в стеганом халате: сдавалось мне, что больной хозяин усадьбы, наблюдавший за происходящим, уже немало пришел в себя.

Разумеется, первым, на кого мы наткнулись в доме, была Полина Аристарховна: потрясенная, побледневшая, но готовая на любой подвиг.

– Что с ним?! Убит?! Ранен?! – подлетела она к нам.

Сердце мое ощутило укол непростительной ревности… Однако ж к сей, новой встрече я был готов как никогда.

– Полина Аристарховна! Евгений жив и скоро встанет на ноги, а негодяй де Шоме убит. Но нельзя медлить ни мгновения. Вскоре его хищники, коих мне удалось обмануть и отвлечь, вернутся, пылая местью. Я виноват, но неизбежного предотвратить уже не в силах: в ближайшее время – полагаю, через полчаса, не более – здесь наверняка будет бой. Ваш батюшка верно предрекал своему дому судьбу крепости. Немедля поднимайте вашу партизанскую армию в ружье… или в косы с вилами! И отдайте мне командование обороной!

Все сие выпалил я на одном дыхании… разумеется, постеснявшись сказать, кто убил капитана.

Полина Аристарховна стояла предо мною бледная и неподвижная, подобная совершенному изваянию Микеланджело.

И нужно ли уточнять, что каждое слово мое было произнесено на чистом русском языке?

Кузнец и брат его стояли рядом, вовсе не тяготясь ношей, и только улыбались до ушей.

Двух бед опасался я в те мгновения: того, что молодая хозяйка усадьбы упадет в обморок, и