Роман Нелюбовича - Олег Велесов

— Так слазь на подловку, может и найдёшь чего. Тётка Наталья запасливая была.

Поблагодарив Люську, я отнёс раскладушку домой. Потом сходил в магазин, купил хлеба и молока. Попробовал рассчитать новый семейный бюджет, не получилось. Невозможно рассчитать то, чего нет, особенно когда с математикой неладно. На колени ко мне прыгнула Муська, потёрлась мордашкой о ладонь, заурчала. Но рыбы не было, не будет её и в ближайшие несколько дней. Да и вообще, давно пора купить удочку: речка рядом, времени полно — экономия очевидна.

В половине третьего я стоял перед зданием вокзала. Сначала я посмотрел расписание, электричка прибывала в Пужаны в три пятнадцать, стало быть, у меня есть ещё сорок пять минут. Много. Я вышел на перрон. Людей почти не было, лишь в дальнем конце стояла женщина среднего возраста, да под рекламным плакатом жались в тенёчек двое кондукторов в жёлтых форменных жилетах. Народ начнёт подходить позже, когда до электрички останется минут пятнадцать, а пока — пока я прошёлся по перрону из края в край, не спеша, заложив руки за спину.

Август, тёплый ветерок, гудок маневрового локомотива, дрожь в кончиках пальцев. Никогда бы не подумал, что четыре этих составляющих когда-нибудь сойдутся в единое целое, имя которому — Вадим. Мой сын. С тех пор как мы разошлись с его матерью прошло лет десять, и за всё это время я видел сына, ну, наверное, столько же раз или даже меньше. Иногда звонил, иногда присылал открытки. Плохой я отец. Вместо того чтобы ходить с сыном на рыбалку, учить его ездить на велосипеде, я отступил. Что может вырасти из мальчика, если мужская часть в его воспитании отсутствует? Ничего… Ничего страшного, я же вырос.

Хотя опять оправдываюсь. Виноват, виноват. Мог ли я сохранить семью? Наверное, мог. Да что там наверное — мог. Пришлось бы кое-что позабыть, от кое-чего отказаться. А я закусил удила, обиделся. Глупо. Мне бы понимать это тогда и было бы всё по-другому. А так…

Сердце саднило. Я подошёл к краю перрона, посмотрел бездумно на рельсы, вздохнул. Вокзальный воздух пах мазутом и ожиданием. Скоро подойдёт электричка, зашипят, открываясь, двери и ожидание сменится нетерпением. Одни люди выйдут, другие зайдут, двери зашипят снова и электричка махнёт на прощанье последним вагоном. Увидит ли мой сын тоже, что и я когда-то: поникшие плечи, седая щетина, виноватый взгляд. Отец…

Отец всегда был для меня фигура абстрактная; я его любил, но только потому что знал, что этого человека надо любить. Мама однажды сказала: отец всё-таки — и я принял её позицию, несмотря на все свои обиды и клятвы. Однако память штука вредная, поэтому любовь и обида грызутся во мне до сих пор. У Вадима тоже есть право на меня обижаться. То, что в отличие от меня он этим правом не воспользовался, я понял по его утреннему звонку. Раз он решил приехать, значит, я не так уж ему чужд. Но так ли я ему близок, как это могло и должно быть, или его приезд всего лишь дань уважения, или беспечность, или поиск новых ощущений. Или желание понять меня, себя и свою мать. Или что-то другое, что-то, чему у меня нет объяснений.

Бездушный голос диспетчера объявил о прибытии электрички. Вдалеке из-за поворота появился состав — тонкая змейка светло-муравного цвета — и перрон начал заполняться людьми. Ожили кондуктора, принялись споро проверять билеты, голос диспетчера говорил что-то об осторожности, его не слушали, смотрели на подходящую электричку. Я встал посередине перрона. Если я не узнаю сына, то он узнает меня наверняка. Я не сомневался в этом, хотя последний раз мы виделись накануне его выпускного вечера. В тот день я поздравил его с окончанием школы и подарил ключи от мотоцикла. Бывшая отчитала меня за это, но Вадим был доволен и я тоже, и это была наша лучшая встреча.

Вопреки своим опасениям, я узнал сына. Да и могло ли быть иначе? Он вышел из вагона недалеко от того места, где я стоял. Высокий, выше меня, плечи чуть узковаты, но назвать это недостатком было нельзя — вполне гармонично сложенный молодой человек. Одет по моде, стрижка короткая, на предплечье цветная татуировка. Он осматривал перрон поверх людских голов, искал взглядом меня. Я окликнул его:

— Вадим!

Он обернулся. Лицо беспристрастное, но в глазах беспокойство. Я шагнул к нему, протянул руку.

— Здравствуй, Вадим.

— Привет, пап.

Его рукопожатие оказалось сильным, не вялая ладошка, которая больше похожа на дохлую рыбу, а настоящее мужское пожатие. Внутри у самого сердца возникло маленькое чувство гордости, мой сын стал взрослым и, не смотря на моё отсутствие, рос мужчиной.

— Пап, я к тебе недели на три. Не возражаешь?

Я кивнул, принимая его решение безоговорочно. Три так три, время тут не имеет значения, важен факт — он приехал ко мне.

— Где твои вещи?

— Да у меня тут всё… — он дёрнул плечом, на котором висел тощий серый рюкзак. Ну да, а я чего ждал? Кучу чемоданов? Он же не девчонка, в конце концов, чтобы возить с собой половину своего гардероба.

— Ну, нормально. Пойдём?

— Пойдём.

В автобусе мы ехали на задней площадке, касаясь друг друга плечами. Я искоса поглядывал на него. Как же он возмужал и уже, наверное, бреется. А на кого больше похож? На меня или на бывшую? Нос, глаза, очертания скул… В мать. Лицом в мать, меня почти нет, если только самую чуточку изгибом губ и формой бровей. И всё равно… Мне захотелось крикнуть на весь салон: смотрите, это мой сын. Мой сын!

Возле дома нас встретила Люська. В руках она держала корзину, прикрытую белым платком, и я даже побоялся представить, чего такого вкусного она там прятала. Люська улыбалась, а взгляд её сочился любопытством.

Я кивнул небрежно:

— Вот, сын приехал.

Люська обволокла Вадима глазами, пропустила через внутреннюю оценочную таблицу и сказала удовлетворённо:

— Весь в отца.

— Ты просто мать не видела, — ответил я.

Она вскинулась бровями, дескать, вам виднее, и протянула мне корзину.

— Я тут сырников напекла. Мой Лёшка всё одно в отъезде, а вам в самый раз. Варенье у тебя есть?

— Стоят какие-то банки в подполье.

Я принял корзинку. Тяжёлая. Не удивлюсь, если кроме сырников под платком сыщется ещё что-то.

Распрощавшись с Люськой, мы вошли в дом. Вадим едва не стукнулся головой о притолоку; посмотрел на неё с обидой и чуточку брезгливо, нагнулся, перешагнул порог. От общего вида комнаты брезгливость с лица не исчезла, оно и понятно, с момента моего приезда в доме ничего не поменялось: всё те же диван, комод, двустворчатый посудный шкафчик без одной дверки. У панно Вадим остановился, стал разглядывать фотографии, усмехнулся, перевёл взгляд на стену.

— Ролики? Пап, ты зачем их сюда повесил?

Я махнул рукой. Время поджимало, опаздывать на очередное литературное собрание не хотелось, поэтому я сказал торопливо:

— Потом. Гляди сюда: спать будешь в сенях на раскладушке. Извини, но иного варианта не предусмотрено. Знаком с её устройством?