Я - начальник, ты - дурак - Александр Щелоков

— Казарму побелили?

— Так точно, еще вчера.

— Свинопаса на подсобное хозяйство выделили?

— Так точно.

— Наглядную агитацию оформили?

— Так точно.

— Как отстрелялся взвод? — переходя к главному, спросил майор с обычной суровостью в голосе.

— Отлично, товарищ майор! — ответил Гриша, не скрывая гордости.

— Добро! — похвалил командир. — Вижу, на тебя можно положиться.

— Так точно! — опрометчиво подтвердил Гриша, не уловив в голосе майора нотки, предвещавшей, что прямо сейчас ему могут в очередной раз оказать доверие.

— Ну и добре, — сказал майор. — Завтра — полковой смотр самодеятельности. Надо выручать дивизион. Больше некому. Выставишь хор…

— Товарищ майор, — взмолился Гриша. — Какой хор! Завалим мы… Подведем… не готовились…

— Что за ответ: «подведем», «не готовились»? Песни взвод поет?

— Так точно. «Катюшу».

— Что еще?

— Пока ничего нового не разучили.

— Маловато, — сказал майор. — А инструментами владеешь?

— Балалайку знаю. «Светит месяц».

— Вот и отлично, — подвел итог командир. — Завтра выступишь. Защитишь честь.

Чтобы не дать лейтенанту возможности отступления, подал ему руку.

— До завтра.

И ушел.

На следующий день к вечеру в клубе начался смотр. Как правило, талантов в таких случаях обнаруживается тьма-тьмущая. Кто-то исполняет популярные песни голосом популярного певца. Другой работает под иллюзиониста, вызывая восторг зрителей, когда фокусы не удаются…

В назначенный срок, в соответствии с программой, настала пора выступать лейтенанту Грише. Он вышел на сцену, держа в руке балалайку с той особой военной ловкостью, с которой старые солдаты держат карабин у ноги. Растерянно оглядел зал. Заметив вдохновляющие улыбки своих, успокоился: Слегка поклонился.

— Русская народная песня «Светит месяц», — объявил ведущий. И легким движением руки повел в сторону лейтенанта. — Соло на балалайке командир взвода такой-то… Прошу!

В зале плеснуло несколько вежливых хлопков.

Лейтенант сел на скрипучий стул. Умостил на коленях балалайку. Аккуратным движением пальцев тронул струны. Инструмент зазвенел. Мелодия, чем-то напоминавшая скрежет ножа на точильном камне, поплыла в зал: «Светит месяц, светит ясный…»

Вот лейтенант тряхнул головой, поддавая жару, и уже быстрее повел тот же мотив:, «Светит месяц, светит ясный…»

Скованность, обычная для начинающих народных артистов, уже прошла, и Гриша в такт своей музыке вскрикнул: «И-эх!» И опять ударил ту же фразу: «Светит месяц, светит ясный…»

В зале заулыбались. Поплыли улыбками лица мудрых членов жюри. А когда лейтенант снова ударил «Светит месяц», всем стало ясно — музыкант, кроме этой части мелодии, ничего другого играть не умеет.

Раздался хохот. Но лейтенанта такая встреча не огорчала. Лихо прикрикивая «И-эх!», он точил и точил мотивчик, не сходя с занятых позиций.

Хохот в зале стал клиническим. Казалось, еще немного — и кому-то сделается плохо.

Закрыв лицо руками, хохотал замполит.

Начальник штаба, строгий и неулыбчивый мизантроп, реготал диким басом, то и дело опрокидываясь на спинку стула.

Заместитель по строевой, захлебнувшись в смехе, уже утратил силу и только икал, судорожно вздрагивая всем телом.

И над этим разгулом безудержного регота царил он один — непоколебимый в своем спокойствии лейтенант.

Командир полка, сдерживая рыдания, поднялся с места и приказал:

— Все! Хватит! Кончай!

— Не умею, — коротко доложил лейтенант.

И, снова тряхнув чубом, воскликнул «И-эх!» и задробил еще быстрее: «Светит месяц, светит ясный…»

— Занавес! — приказал начальник клуба. — Давай занавес!

О замечательном концерте говорил весь гарнизон. Лейтенант Гриша стал знаменитостью. Не берусь судить, сколько любителей музыки в нашей дивизии слыхали в те годы о Шаляпине или Собинове. О лейтенанте Грише знали все.

Те, кому выпало счастье попасть на концерт, всячески раздували славу артиста. И когда Гриша, спокойный и гордый, шел по улочкам тихого городка, люди подталкивали друг друга локтями, оборачивались: «Вон он идет!» — «Кто?» — «Кто-кто! Лейтенант с балалайкой, вот кто!»

* * *

— Товарищ полковник, — докладывает при встрече старательный лейтенант. — Ваше приказание выполнил.

— Я вам не отдавал никаких приказаний, — удивляется полковник.

— Если честно, я ничего и не делал.

Случай, о котором рассказываю, относится ко времени, когда водку расширенно производили и неограниченно пили, более того, слагали о зловредном спиртном стихи и песни. И не было на народную голову лысого Горбачева с фиолетовой кляксой на лбу, который бы вдруг объявил антинародную войну трехголовому зеленому змию, во всеуслышанье заявив, что не питие, а перестройка мышления на новый лад должна стать веселием на Руси.

Мы — грешные дети тяжелых лет тоталитаризма (ах, как стыдно признаваться в грехах своих тяжких, ах, как стыдно!) — не отставали от старшего, добротно проспиртованного поколения, употребляли и воспевали.

Искренне извиняюсь перед трезвыми членами добровольного общества, но и я воспевал! Было! Не выкинешь слова из песни, а факта из биографии. Было! Поскольку не было в те времена на нас меченого фиолетовой печатью Михаила Сергеевича Горбачева с его сухим законом.

А история моя началось с приказа. Вызвал как-то командир дивизиона.

— Через неделю — смотр взводов на лучшую песню. От третьей батареи назначен твой взвод. Надеемся — не урони…

Рука автоматически подлетела к фуражке.

— Слушаюсь, товарищ подполковник. Не уроним…

И сразу заработала мысль.

Что пели солдаты в то время?

Артиллеристы, точней прицел!

Наводчик зорок, разведчик смея… -

это разлюбезный гимн первой батареи.

Шинель моя походная,

Подрезаны края… -

это неизменный марш второй батареи.

Бей, винтовка, метко, ловко

Без пощады по врагу.

Я тебе, моя винтовка,

Острой саблей помогу…. -

это фирменная походная нашей — третьей.

Рассчитывать с таким репертуаром на приз дивизии не приходилось. Значит, надо было петь что-то такое, что заставило бы рукоплескать и слушателей, и членов жюри. А что?

В годы учебы в Тбилисском горно-артиллерийском училище я узнал силу строевой песни. Понял — она с одной стороны требует вдохновения, но с другой дарит удивительный душевный подъем. Петь без сердца нельзя. Без вдохновения — песня не песня.