Я - начальник, ты - дурак - Александр Щелоков

А «Студебеккер» пер и пер, пока не подогнал трибуну со всеми, кто на ней стоял, к кирпичному забору. Здесь силы у машины иссякли, и она встала…

— Одно слово — конник, — сказал в сердцах сердитый майор. — Глаза б мои тебя не видели! Завтра будешь пересдавать. Понял?

Так Петя вошел в мир автомобилизма. Правда, в конце службы ездил он только с шофером — сесть за баранку самому не позволял генеральский чин.

Лейтенант задает вопрос:

— Что обязан сделать солдат, если ворона села на ствол автомата?

— Проснуться, товарищ лейтенант, — отвечает солдат.

В звании лейтенанта Миша Овшаров проходил восемь лет. «Делает карьеру», — говорил сослуживцы. Но начальство двигать Мишу по лестнице офицерских званий не спешило. Миша относился к записной гарнизонной пьяни и отдавал службе только то время, которое ему удалось выгадывать между пьянками.

Уволить Мишу, который не просыхал месяцами, у командиров возможности не было. Служба на Манжурке никогда не была медом и многие офицеры, не желавшие губить молодые годы в степном краю, специально изображали из себя профессиональных алконавтов, чтобы их уволили из армии с миром. Только тогда перед ними открывалась возможность вернуться в родные края — на Украину, в Белоруссию, в центральные районы России.

Чтобы пресечь возможности столь легкого освобождения от военной формы, пьянь увольняли из армии только в районах обжитых, благоустроенных, то есть в тех, к которым даурские степи никак отнести были нельзя.

Миша родился на Дону и происходил из казачьего рода. Бросая вызов начальству, он ходил на службу, надевая форму, которую получил в годы войны, когда воевал в казачьих частях: на голове шапка-кубанка, на брюках, заправленных в сапоги — красные широкие лампасы. Ему за это выговаривали, угрожали карами, сажали на гауптвахту, но Миша держался своего и говорил:

— Увольняйте!

В подпитии это был веселый гуляка, шутник и балабол. Любимым номером его импровизаций был разговор Петьки с Чапаевым, который помнят все, кто видел знаменитый фильм. Там ординарец начальника дивизии Петька наивно спрашивал своего командира: «Василий Иванович, а ты бы смог командовать армией?» На что тот отвечал: «Конечно, смог». В конце беседы Чапаев признавался, что не по силам ему командовать только вооруженными силами во всемирном масштабе. «Почему?» — спрашивал Петька. «Языков не знаю», — скорбно отвечал Чапаев.

Овшаров свою интермедию начинал с большого. Его спрашивали: «Миша, ты бы генералиссимусом во всемирном масштабе смог бы стать?» — «Запросто, — отвечал Овшаров. — Штаб, переводчики, пусть покрутятся». — «А Советской Армией командовать?» — «Смог бы, конечно. Большевику все по плечу». — «А взводом, тут как?» — спрашивали его.

— Не, ребята, — говорил Миша скорбно. — Восемь лет пытаюсь, справится не могу. Языков не знаю.

И в самом деле, во взводе Овшарова служили солдаты восьми национальностей: русские, украинцы, белорусы, татары, буряты, казахи, киргизы и даже три китайца.

От Овшарова начальство отдыхало только в то время, когда он отправлялся в очередной отпуск.

В центральные области России товарищи офицеры из Забайкалья ехали с шиком, звеня монетами и не скупясь на траты. Возвращались с пустыми карманами и опухшими лицами. Такие поездки — туда и взад — лучше всего характеризовала такая байка.

На безымянном Манжурском разъезде в купейный вагон курьерского поезда «Пекин-Москва» садится офицер. И сразу спрашивает первого встречного пассажира:

— Братан, где тут у вас ресторан?

Возвращаясь в даурские степи тот же офицер садится в поезд «Москва-Пекин», но уже с вопросом:

— Браточек, где найти кипяточек?

Однажды поздней осенью, когда на Манжурке уже застучали холода Миша возвращался из отпуска к месту службы. Он съездил на родную донечину и в силу способностей там здорово погудел. В обратный путь отправился поиздержавшись в пух и прах. Харчей, заряженных маманей в походный сидор, хватило ровно до Иркутска.

Чтобы дотянуть до места, Миша решил прибегнуть к медвежьей тактике сбережения сил, и залег на верхнюю полку, как в берлогу.

В Улан-Удэ в купе подсели два монгола. Миша, чтобы не встречаться с ними, забился на своей полке поглубже. Он делал вид, будто крепко спит. Однако, голод не тетка. В брюхе все время урчало, в желудке противно подсасывало. А монголы, расположившиеся внизу, все время что-то жевали.

Закрыв глаза, Миша ворочался с боку на бок, решая как поступить. Ехал бы он из Забайкалья в Центр, прошелся бы по вагонам, обязательно встретил знакомых и перехватил деньжат. Но маршрут шел обратный и первый встречный — Миша был в этом твердо уверен — попросит деньжат у него самого.

Приходилось лежать и терпеть.

В какой-то момент Миша услыхал, что монголы несколько раз произнесли слово «генерал» и каждый раз при этом бросали взгляды на верхнюю полку. А у Миши тем временем естество начало подпирать, природные воды требовали выхода и удерживать их в организме становилось невмоготу. Приходилось слезать.

Запихнув поглубже под матрас лейтенантский китель с погонами, Миша крякнул и спустил ноги с полки. Украшенные красными казачьими лампасами брюки появились над головами монголов.

— Здравствуйте, — вежливо закивали попутчики головами и лица их расплылись в улыбках. — Здравствуйте, товарищ генерал.

— Здравия желаю, — просипел Миша унылым голосом. Он сел на нижнюю полку, натянул сапоги со шпорами. — Прошу прощения, мне надо выйти.

Когда он вернулся после прогулки в конец вагона, на столик в купе были щедро выложены съестные припасы его спутников и стояли две бутылки водки.

Миша сглотнул голодную слюну, но сделал вид, что собирается снова взобраться на свою полку.

— Прошу прощения, мешать вам не буду.

— Нет, нет… — Оба монгола буквально повисли на Мише, как волкодавы, затравившие волка. — Окажите нам честь, товарищ генерал.

И «генерал» с голодухи честь им оказал. В тот вечер спутники врезали круто. Миша рассказывал им о рукопашных сшибках на фронте, о своих лихих подчиненных пехотинцах, бравших врага не штыки. Не признаваться, что он кавалерист, у Миши ума хватило.

Под утро спиртостойкий Миша уложил спутников на их места, доел все, что оставалось на столе после пиршества, обсосал косточки, выбил и съел костный мозг. И только потом взобрался на полку, сытый, густо пьяный и натабаченный за счет братской солидарности Улан-Батора и Москвы.

На другой день дружеская пирушка возобновилась. Монголам очень понравился русский генерал, такой молодой, умевший пить и есть, не уставая, сытно рыгавший и рассказывавший анекдоты: совсем простой человек. Ну, совсем простой.

В Даурию поезд пришел к вечеру. Мише надо было сходить, монголы ехали дальше. И сразу возникла проблема: если надеть форму с погонами лейтенанта, то сразу умрет миф о генерале, и монголы поймут, что оказывали знаки внимания обычному проходимцу, авантюристу. Да и как самому себя ощущать после того, как два дня принимал генеральские почести?