Смертельный лабиринт - Андрей Станиславович Добров

велено присматривать доктору и прислуге.

– А! Вот чем она заманила доктора! Он, верно, очень любит свою сестру. Он ведь беден?

– Был беден, – кивнул Горнич, – но с недавнего времени внес плату за проживание домовладельцу и перестал стесняться в средствах.

– С тех пор как начал записывать воспоминания Крылова. В доме баронессы сделали обыск? Искали рукопись?

– Так точно, Леонтий Васильевич.

– Но не нашли.

– Нет.

– Значит, они забрали ее с собой, – сказал Дубельт раздраженно. – А почему мне до сих пор не предоставили сведений о московском доме де Вейлей?

– Виноват, – растерялся Горнич.

Дубельт махнул рукой:

– Это не к тебе вопрос. Пришли ко мне Сагтынского.

Во время последнего доклада императору Николай Павлович осведомился, как продвигаются работы по сносу Обители. Дубельт скрыл, что еще даже не приступал, сказав, что уже послал в Москву людей, которые займутся этим делом. Найти бумаги казалось ему первоочередной задачей. Снос помешал бы ей.

Николай Павлович ничего не ответил, но по его лицу Леонтий Васильевич догадался – император недоволен проволочкой. А может, тут Дубельт нахмурился, может, у Николая Павловича есть свой человек в Третьем отделении – достаточно близкий, чтобы знать о… Он поднял глаза на Горнича. Почему бы и нет? Или нет? В любом случае надо исполнять. А тут можно убить сразу двух зайцев.

– Послушай, Михаил Николаевич, – сказал Дубельт, – я обещал тебе настоящую работу. Так вот, поезжай-ка ты в Москву. Дело секретное, так что слушай и запоминай…

Через полчаса явился Сагтынский с бумагами по московскому имению де Вейлей. Леонтий Васильевич, не откладывая, начал просматривать папку. Адам Александрович сидел в углу в кресле, куда не доставал свет лампы на столе, и, кажется, дремал.

– Адам! – наконец окликнул его Дубельт. – У тебя в последнее время не было никаких известий про Крылова?

Адам Александрович кашлянул из своего кресла и сел, не касаясь спинки.

– Которого Крылова?

– Ивана Андреевича. Ты знаешь, он умер!

– Нет еще.

– Это хорошо, – кивнул Дубельт. – Так что?

– Умер Крылов? Это большая потеря.

– Скорее жирная, – не удержался Леонтий Васильевич.

– О, Лео! – укоризненно отозвался Сагтынский.

– Так что-то есть?

– Что тебя интересует?

Дубельт маленькими серебряными щипчиками снял слишком длинный кончик фитиля свечи.

– Перед смертью он диктовал рукопись, которая потом пропала.

– А! Вот как!

Дубельт сердито стукнул ладонью по столу.

– Проснись, Адам, наконец!

– Да-да! Был слух, что Крылов сильно издержался. Ему долго не могли заплатить за собрание сочинений. И он якобы хотел договориться с де Кюстином о публикации в Париже своих мемуаров.

– С де Кюстином? О господи!

– Они ведь были знакомы с этим сукиным сыном де Кюстином, – продолжил Адам Александрович. – Впрочем, это немудрено.

Напоминание о маркизе Астольфе Луи Леоноре де Кюстине окончательно испортило настроение Леонтия Васильевича. Хотя император впрямую не обвинял Бенкендорфа с Дубельтом в том, что они проморгали этого подонка, ни Христофор Александрович, ни Дубельт, ни тем более Сагтынский не могли себе простить того позора. Маркиз приехал в Петербург пять лет назад, собирая материал для новых путевых заметок – теперь о России. Дубельт знал, что де Кюстин был пылким монархистом, вынужденным жить в республике, и предложил дать маркизу крупную сумму, чтобы он в своих заметках придерживался выигрышного для империи тона. Бенкендорф одобрил план и выдал деньги из специального фонда Третьего отделения. Маркиз деньги взял, поклявшись, что в своих записках вознесет правление Его императорского величества Николая Павловича на положенную высоту. Конечно, за маркизом присматривали, но скорее потому, что он был личностью скандальной – почти не скрывал своих отношений с мужчинами. Хотя не гнушался и женщин. Может быть, именно эта развращенность не позволяла принимать его всерьез, отводила глаза, как отводит глаза вид всякого грязного и вонючего нищего. Хотя в петербургском обществе де Кюстин пользовался большим спросом – на него тут же посыпались визиты. Шутка ли – маркиз был дружен с Гете, Стендалем, Шопеном, Готье и прочими знаменитостями. А потом маркиз де Кюстин уехал. И вот год назад в Париже в четырех томах вышли его «записки» под названием «Россия в 1839 году», весь тираж которых раскупили в три недели. Одновременно вышли переводы в Англии и Германии. А в России книгу тут же запретили, конфисковали ее на границе. Причем угрожая доставщикам не менее чем каторгой! Потому что «записки» оказались в результате чудовищным пасквилем. Чудовищным тем, что многое в нем было верно, но извращено до неузнаваемости! Неизвестно, откуда император достал экземпляр. Прочитанное повергло его в глубокую задумчивость. Во время одного из последних докладов Бенкендорфа Николай Павлович указал на книгу Кюстина и сказал:

– Подумайте, как нам достойно наградить маркиза, чтобы этой награды хватило ему надолго и он более не был принужден браться за перо.

Хотя сказано это было спокойно, но смысл читался легко – государь в бешенстве. Бенкендорф пообещал найти средство. Однако применить санкции к подлому маркизу было невозможно – любой несчастный случай тут же трактовали бы как месть русского царя за то описанное в книге «варварство» его подданных. И только бы подтвердил главную мысль сочинения: европейские манеры русских – всего лишь тонкий покров, под которым скрыта звериная и притом рабская натура. Маркиз, кроме того, сделал очень мудрый ход – самого Николая Павловича он изобразил просвещенным и умным государем. А значит, любой выпад против него означал бы, что и император только наружно – цивилизованный человек. Бенкендорф каждую неделю собирал Дубельта и Сагтынского на совещания по де Кюстину, однако болезнь и смерть освободили его от обещания покарать француза. После же император не вспоминал ни о книге, ни о ее создателе, ни об обещании Бенкендорфа.

– Так что между Крыловым и Кюстином? – спросил Дубельт.

– Я не могу ничего утверждать, – осторожно ответил Сагтынский, – это был только слух. Ведь Крылов не писал никаких мемуаров… вернее, я не знал, что такая рукопись существует…

– Ее и не существовало. Я уже сказал – Крылов надиктовал рукопись в последние дни перед кончиной.

– И что с ней? Если бы Иван Андреевич отправил ее почтой в Париж, я бы знал. Мало того, – Сагтынский потер рукой острый подбородок, – она бы уже лежала в моем кабинете. Разумеется, без всякой возможности добраться до Парижа.

Дубельт скосил глаза к окну. Он не хотел признаваться коллеге, что рукопись Крылова увели у него из-под носа.

– Как интересно, – задумчиво произнес Адам Александрович, – предлагаю завтра утром навестить одну особу, которая… вероятно… может помочь.

– Кого?

– Красивую одинокую даму.

1794 г. Москва. Трактир «Троицкий»

– Агашка! Открой, беда! – Афанасий колотил в дверь комнаты, пока та не